Семеро братьев

По воскресным и праздничным дням он либо читал свою газету, либо сам писал для той же газеты о новостях и общественных делах прихода. И редакция всегда охотно принимала его заметки, содержание которых было весьма дельным, способ изложения — точным и ясным, а зачастую и талантливым. Эти занятия расширили его представление о жизни и мире. Родина уже не была для него неопределенной частицей неопределенного мира, без малейшего представления, где она и какая. Он знал теперь, где находится эта страна, этот дорогой сердцу уголок земли, где живет, творит и борется народ Суоми и где покоятся кости его предков. Он знал ее границы, ее моря и таинственно улыбающиеся озера, ее поросшие соснами горные кряжи, которые частоколами бегут вдаль. Весь облик нашей родины, ее ласковый материнский взгляд навсегда запечатлелись в его сердце. И все это родило в нем страстное желание трудиться на благо и счастье нашей страны. Его благородными и неутомимыми стараниями в приходе была построена народная школа, одна из первых в Суоми. Благодаря его же заботам здесь появились и некоторые другие полезные учреждения. Помимо этих хлопот и хозяйственных дел, предметом его особого внимания был еще старший сын, которого он решил сделать образованным человеком.

Женат он был на дочери Сеуналы, стройной, белокурой, застенчивой Анне, той самой, у которой были странные видения и которая предсказывала разные чудеса. Она была хозяйкой в славном торпе Вуохенкалма, но ее власть простиралась не очень далеко: дом велся больше заботами и трудами самого Эро. В его кармане звенели ключи от хлебного закрома, он сам распоряжался и выдавал все, что требовалось для людей и скота, сам платил жалованье прислуге. А хозяйка часто ходит унылая или стоит у очага, присматривая за котлами, и молча о чем-то думает. Однако, когда она наклоняется над колыбелью своего малютки, глаза ее чудно сияют. Любо ей, когда ее золотце резвится и барахтается у нее на коленях. Она кормит его грудью, нянчит, одевает и мечтает, как часто говорит себе, вырастить его «наследником мирного града небесного». Оттого-то и сияют так глаза робкой хозяйки.

Однажды летом, в воскресный вечер, когда солнце уже клонилось к закату и покоем были объяты и воздух и лес, она сидела у стола на скамье, одна со своим ребенком. Эро отправился осматривать луга и пашни, а работники ушли в деревню. Тихо было и на дворе и в празднично убранной избе; казалось, даже пол улыбался из-под рассыпанных по нему зеленых веток. Тишину и покой нарушал только отдаленный звон колокольчиков в березовой роще на холме, где паслось стадо. Молодая хозяйка сидела на скамье и говорила ребенку, который лежал у нее на коленях и, словно ясное утро, глядел на мать. «Скажи-ка, мое дитятко, — напевно говорила она{104}, — скажи, мое дитятко, откуда узнал ты дорогу домой? — Шел я путем-дорогою, мимо Турку-города, бежал по землям Хяме воловьими тропами. — А как ты дом свой признал, мое дитятко? — Признал по белой собачке у ворот, узнал по золотому колодцу; у сарая стояли пасторские кони, а в амбаре была пивная бочка. — Как признал ты мать родимую, как отца своего узнал? — Стояла мать у печки, черпала сусло сладкое, пела песню звонкую; на шее у нее платочек, он белее снега чистого, краше радуги небесной. А как я отца узнал? Отец сидел у золотого окошечка и топорище выстругивал. — Так дорогу ты нашел, так дом узнал, так отца с матерью. Но где ж теперь твой отец, вспоминает ли он о нас? Уж верно, помнит, а коль и не помнит, то не забуду тебя я, вовеки не забуду, до самой смерти. Ты для меня — утро раннее, зорюшка вечерняя, радость и печаль моя. А отчего ты печаль моя? Ах, мир коварен, полон бурь; не один пловец сгинул в морской пучине. Скажи, мое дитятко, скажи, мое солнышко: не хочешь ли уплыть отсюда в тихую гавань вечного покоя, пока еще чисто и безмятежно твое детство? Там, у озера туманного, стоит темный дворец Туонелы; там, в тенистой роще, под росистым кусточком, ждет младенца колыбель с белой простыней и покрывалами. Послушай мою песню: она унесет тебя в царство Туонелы. Послушай песню души моей!

Туони сумрачные ели!
Там пески нежней постели, —
Провожу туда дитя мое.

Будет весело ребенок

Там, на пастбищах зеленых.
Скот пасти владыки Туонелы.

Будет вечером прохладным

Засыпать он сном отрадным
На коленях девы Туонелы.

Чтоб скорее сны слетели

К золотистой колыбели,
Будут птицы петь полночные.

Туонела, сады покоя!

Далеко ты, все мирское,
Далеко ты, мир наш суетный!