Семеро братьев

Торпом Кеккури владел Тимо, и женат он был на второй из сестер-близнецов Куоккалы. И нравом и видом своим она напоминала сестру: такая же полногрудая, курносая и смуглолицая коротышка. Впрочем, говорили, что сердце у нее было чуть добрее, чем у сестры, жены Лаури. Тимо ее очень любил, хотя его волосы подчас страдали от цепких рук жены, потому что идти ей наперекор не сулило ничего хорошего. Но Тимо во всем стремился выполнять ее волю, и дела в доме шли неплохо. Только одно обстоятельство время от времени омрачало семейный мир: у Тимо была укоренившаяся привычка раз в год, в день всех святых, напиваться допьяна и денька два гулять в деревне, в кругу веселых друзей, и когда он наконец спохватывался, что теперь ему лучше вернуться домой, там его ожидал скандал.

Как-то раз в воскресенье, — это было в конце октября или в начале ноября, — Тимо снова сбился с пути истинного, решив погулять с Кюэсти Таммисто и Аапели Карккула. На прохладном чердаке в доме Таммисто они беззаботно прикладывались к темной блестящей бутылке, вели бесконечную беседу, распевали песенки и обнимались, как сердечные друзья. Так провели они две ночи и два дня, горланя и поглядывая посоловевшими глазами в окошко. Внизу перед ними виднелись заваленный навозом загон, хлев с соломенной крышей, каменистая гора, поле, луга и далекое болото Леммиля, над которым у самых облаков реяли и кружились лебеди, собираясь в южные страны. Друзья с выражением тупого безразличия таращились на все это, как обалдевшие козы, галдели и мотали головами, в которых приятно играл хмель. Далеки были от них сейчас обычные человеческие горести и печали.

Настал, однако, третий день, и приятели проснулись: головы трещали с похмелья. Кончились и вино и деньги, а вместе с тем иссякли и способы выманивания у хозяек новых бутылок. И Тимо, притихший, с угрюмой физиономией, побрел домой. Он медленно плелся вдоль околицы, поднялся на неприветливую гору и все думал о своей сварливой бабе. Его суконные штаны уныло болтались, из-под жилета в красную полоску вылезла рубаха; веки подпухли, глаза налились кровью, волосы напоминали воронье гнездо, а открытая грудь раскраснелась и сверкала, как начищенный медный котел. Тимо шел с тяжелым сердцем, и сердито глядели на него леса, горы и долины. Пожелтевшая береза укоризненно покачала своей вершиной, качнулась и мрачная ель, а возле дороги, как черный ехидный гном, торчал смолистый пень. Вся природа, прежде такая ласковая, теперь казалась ему злой мачехой. Впрочем, Тимо теперь было не до деревьев, пней и камней, — он все вглядывался в даль и думал о своей воинственной бабе. Кто бы ни попадался ему навстречу — стар или млад, мужчина или женщина, — он едва удостаивал их взглядом и, пожалуй, поступил бы точно так же, пройди мимо него сейчас хоть сам великий князь финляндский{103}. С умилением думал он о доме, о жене с детьми и о работниках и все шагал сосредоточенно вперед, и время от времени из его груди вырывался негромкий вздох.

Наконец он добрался до родного двора и в раздумье остановился: хватит ли у него смелости войти в избу, и найдется ли еще на белом свете какой-нибудь способ хоть немного умилостивить разъяренную бабу? Долго стоял он, держась руками за голову и озираясь по сторонам; взгляд его упал на поленницу под навесом, и тотчас же в голове Тимо мелькнула мысль. «Придумал!» — воскликнул он про себя и стал накладывать на руку поленья. Набрав огромную охапку, он побрел к избе, надеясь таким образом смягчить строгую жену. Громко стуча ногами, он поднялся на крыльцо, вошел в сени и невинно крикнул: «Эй, откройте-ка дверь!.. Откройте дверь, дети, сын или дочка…» Маленький Иосеппи распахнул дверь, и Тимо, глядя прямо перед собой, молча вошел с ношей в избу. С грохотом сбросив дрова в угол, он промолвил: «Поленница-то все убавляется. Но не беда, в Юколе хватит лесу». После этого он отважился мельком взглянуть на свою жену. Но она глядела на него темной, мрачной тучей.