Семеро братьев

А а п о. Воля и скалу продолбит. Возьмемтесь-ка за дело. Закажем себе буквари в Хяменлинне и пойдем на выучку к кантору, как наказывал нам пастор, пока нас еще не отправили туда силой.

Ю х а н и. Боюсь, так и придется сделать. Да помилует нас господь! Однако оставим-ка эту думу до завтра и пойдем спать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тихое сентябрьское утро. На поляне сверкает роса, пожелтевшие рощи окутаны туманом, который медленно исчезает в вышине. Братья проснулись в это утро сильно не в духе. Они молча умылись, причесались и оделись в праздничное платье. Сегодня они решили отправиться к кантору учиться грамоте.

Они завтракают за длинным сосновым столом Юколы, с аппетитом уплетая горох, хотя вид у них далеко не веселый. Мысль о школе, куда им вскоре придется держать путь, заставляет их брови хмуриться от горькой досады. Покончив с завтраком, они не торопятся в дорогу и присаживаются еще на минутку отдохнуть. Братья сидят молча; одни удрученно уставились глазами в пол, другие рассматривают свои буквари и красных обложках, лениво переворачивая толстые листы. У южного окошка сидит Юхани и то и дело посматривает на каменистый пригорок с густым сосновым бором, откуда выглядывает домик бабки Лесовички с красными дверными косяками.

Ю х а н и. Вон и Венла идет по тропинке, да как бойко!

А а п о. Они ведь еще вчера, и мать и дочка, собирались к родственникам в Тиккалу за брусникой и убирать репу. До поздней осени думают там остаться.

Ю х а н и. До поздней осени? Я начинаю сильно беспокоиться. Видно, они и вправду пойдут. А ведь в Тиккале нынче живет работник, видный собой парень и большой пройдоха, — того и гляди, рухнут наши надежды. Так что давайте-ка не откладывать дела — идем к девке и зададим ей вопрос, самый главный вопрос в жизни: любы ли мы ее сердцу или нет?

Т у о м а с. Так и по-моему лучше всего.

Т и м о. И по-моему тоже.

Ю х а н и. Вот, вот! Идемте-ка все вместе свататься, и дело с концом! Ох, храни нас господь! Но ничего не поделаешь, свататься так свататься! Платье на нас хоть куда, мы умыты и причесаны, у нас самый что ни на есть христианский вид, вроде мы заново родились. А все-таки я начинаю сильно беспокоиться. Итак, к Венле! Теперь в самый раз.

Э р о. И пусть будет этот день днем блаженства.

Ю х а н и. Для кого днем блаженства? Для кого? Ага! Ну-ка, братец?

Э р о. Хотя бы и для всех нас.

Ю х а н и. Стало быть, ты хочешь сказать, чтоб девка стала всем нам женой?

Э р о. А хотя бы и так.

Ю х а н и. Замолчи!

С и м е о н и. Да разве такое дозволено богом?

Э р о. Богом все дозволено. Будем жить верой и правдой и любить все дружно.

Ю х а н и. Замолчи, Эро! Отправимся-ка лучше свататься, а заодно — в школу с котомками за спиной.

А а п о. Но чтобы все было честь по чести, говорить там, в избушке, должен кто-нибудь один.

Ю х а н и. Да, пожалуй, так. И ты, Аапо, будто создан для такого дела. Говорить ты мастер. Твои речи так и распаляют душу. Поистине! Тебе на роду написано стать попом.

А а п о. О, много ли я знаю? И к чему толковать о талантах? Здесь, в лесах, они все равно пропадут во мраке безвестности, исчезнут, как журчащий ручеек в песке.

Ю х а н и. Это такое несчастье, что ты не попал в школу!

А а п о. Да разве под силу было выучить меня с нашим достатком? Не одну котомку надо из дому утащить, чтобы из парня поп вышел. Но вернемся к сватовству. Пусть будет по-вашему. Речь за всех буду держать я и постараюсь сделать это с толком.

Ю х а н и. Итак, за дело! О боже… Но теперь уж ничто нам не поможет — за дело и никаких! Котомки оставим снаружи, возле бабкиного дома, и Лаури покараулит их от свиней. Ну, пошли! И давайте войдем в невестину горницу с букварями в руках — этак будет поторжественней.

Э р о. Особенно, если откроем страничку с петухом{16}.

Ю х а н и. Ты опять за свое? А ведь петух напомнил мне про страшный сон. Всю ночь он не давал мне покоя.

С и м е о н и. А ну-ка, расскажи — может, в сне твоем знамение какое?

Ю х а н и. Мне приснилось куриное гнездо вон там, на печке, а в нем семь яиц.

С и м е о н и. Семь сыновей Юколы.

Ю х а н и. Но одно яичко было до смешного маленькое.

С и м е о н и. Эро!

Ю х а н и. Петух издох.

С и м е о н и. Наш отец!

Юхай и. А за петухом и курочка.

С и м е о н и. Наша мать!

Ю х а н и. И тут на гнездо набросились всякие мыши, крысы и горностаи. Что бы эти твари могли означать?

С и м е о н и. Наши греховные страсти и мирской соблазн.

Ю х а н и. Должно быть, так. Налетели горностаи, и крысы, и мыши и давай катать яички да постукивать ими друг о друга. Яички скоро разбились, и из того маленького как ударит в нос страшной вонью!

С и м е о н и. Заметь себе это, Эро.

Ю х а н и. Яйца, значит, разбились. И вдруг страшный голос, будто грохот многих водопадов, закричал мне в ухо с печки: «Все порушено, и этот грех велик!»{17} Вот что прокричали мне. Но мы все-таки собрали эту мешанину, стали жарить ее, и получилась у нас яичница. Мы и сами ее отведали и соседей угостили.

Э р о. Хороший сон.

Ю х а н и. Дурной, очень дурной: ведь от тебя воняло, как от преисподней. Да, слишком горький сон приснился мне о тебе, братец!