Ахмед взял кота, растерянно посмотрев на отца. Федор кивнул ему и усмехнулся. Ахмед замер на секунду.
— Мам… пусть это будет мой подарок, — он протянул кота Марьяне. — Не купил, так хоть заработал. Ладно?
— Ты еще спрашиваешь? — улыбнулась в ответ Марьяна. — Да это самый лучший на свете подарок!
С самого начала, с той первой минуты, когда зеленый автобус остановился у дороги — шесть дней отпуска казались целой жизнью. Но они вдруг закончились — коварно и внезапно, как тропинка перед пропастью.
Ахмед молча переодевался из домашнего в свой черно-серый солдатский комбинезон. Он и сам был весь серый. Укладывал рюкзак, затягивал ремни на ботинках.
— Сынок, ты, главное, помни — мы о тебе думаем, — произнес Федор. — Мы за тебя молимся.
— Да, пап…
— Не лезь сам никуда, — заговорила Марьяна. — Убьют тебя — никому никакого прока. Не надо геройства. Жив будь. Для нас живи, ладно?
— Ладно, мам…
Федор и Марьяна растерянно переглянулись.
— Ну, что сказать… — Федор одернул рубашку. — Будь молодцом. О нас вспоминай. Главное — вернись. Главное, живым вернись…
— Да, пап…
Все было натужно и неловко. Правильных слов для этого дня, видимо, не придумали.
— Ты, сынок, только друзьям про нас поменьше говори. Ну мало ли… у тебя папка с мамкой есть, а у другого, может, и нету… Зачем эти кружева разводить?
— Да знаю я. Подписку же давал.
— Сынок, слышишь? — Марьяна подошла к Ахмеду, глядя ему в глаза.
— Что, мам?
— Ты же опять на север? Вот возьми… Носки тебе связала. Пригодятся.
Ахмед взял носки и вдруг рассмеялся.
— Что? — заволновалась Марьяна. — Не понравились?
— Да нет… Вот эта зеленая каемочка… Нам перед базировкой на складе джемперы выдавали. Точно такая же каемочка — зеленая, с квадратиками.
— Ну, каемочки всякие бывают, — поспешно вмешался Федор. — А тут тебе не склад, это мать тебе сделала — с заботой. Так что, вот.
— Да я знаю, пап…
За калиткой просигналил зеленый автобус с военной эмблемой.
— Ну… Давайте-ка обнимемся и посидим на дорожку.
— Федь, а когда следующий заезд будет? — крикнула из спальни Марьяна, расчесывая свои красивые длинные волосы.
— По плану будет первого числа, а что? — удивленно отозвался Федор, оторвавшись от бритья.
— Хочу в Будапешт на карнавал смотаться, пока аэропорты открыты.
— Карнавал… Не о том думаешь! Лучше бы списки посмотрела. Сейчас, между прочим, второгодки поедут. Вот привезут тебе «сыночка», который тебя помнит, — а ты и ляпнешь что-нибудь. Или имя перепутаешь, или про невесту спросишь.
— Вот ты начальник, ты и проверяй, — Марьяна брызнула из флакона на ватный тампон и в очередной раз протерла лицо. Сейчас — в другой одежде и без специального макияжа — она вовсе не казалась немолодой. Совсем наоборот.
— Федь, а там мой триммер не валяется?
— Сама ищи, надоела… — Федор потрогал волосы. Смытую седину ему было немного жаль, она придавала его облику дополнительную серьезность.
Марьяна зашуршала пакетами и коробками. Потом отчетливо донеслось: «О, господи, ну опять…»
— Ну, что там у тебя?
— А ты сам посмотри!
Федор зашел в спальню и взял из рук Марьяны свернутую пополам бумагу. Развернул.
«Папа и мама, я вас очень люблю!», — было написано неровным, почти детским почерком.
Ниже был пририсован десантный штурмовой карабин, перекрещенный с розой.
Федор фыркнул, свернул бумагу надвое, потом вчетверо.
— И что?
— Да ничего! — всплеснула руками Марьяна. — Не понимаю я этого. До сих пор не понимаю. Да, конечно, солдату нужно отдохнуть, мягко поспать, вкусно поесть. Поговорить задушевно с простыми людьми — тоже хорошо. Ну, пусть даже на рыбалку сходить. Это понятно. Но зачем все эти «мама», «папа»? Что это за театр, для чего эти нафталиновые нежности. Вот скажи, зачем?
— Слушай, это не твоего ума дело. Это без тебя умные люди посчитали и решили. Так лучше. А ты работай. А не нравится — не работай. Вот и весь вопрос.
— Нет, мне бы все нравилось… Но так нельзя! Какая я ему, к чертям, «мама»? Зачем это? Что вот он сейчас думает — что я жду его? Что люблю? Да ему жить осталось от силы пару месяцев!
— Ты рот закрой, «любимая супруга», ладно? В кадровом управлении таких речистых не очень жалуют. Вали на свой карнавал.
Федор резким движением смял бумажку и бросил на пол.
— Кстати, поедешь получать разрешение на вылет, зайди в ОМТО. Скажи, что доиграются они с этими «мамиными носочками» с резервных складов. Совсем ополоумели, списанное военное тряпье предлагают за мамино рукоделье выдавать. Скажешь им, мы в этот раз еле выкрутились.
Четырехвинтовой десятитонный коптер, огибая сопки, шел на предельно малой высоте. Столь малой, что взбитые воздушным потоком льдинки стучали ему в брюхо.
Все сорок бойцов, сидящих в десантном отсеке, молчали. Не было ни шуточек, ни дежурных фраз, ни даже вздохов.
Молчал и Ахмед. Пальцы выстукивали дробь на бронестекле тактического шлема, лежащего до поры на коленях. Другая рука грела штурмовой карабин.
Уже чувствовалась сквозь обшивку дрожь от разрывов тропосферных бомб, и было слышно, несмотря на шум винтов, как впереди визжат реактивные снаряды.