— Опять он за свое, — покачала головой Марьяна. — Сын на ногах едва стоит, а ему все рыбалка.
— Да я б и тебя взял, чтоб понимала, что к чему. Но ты ж, старая, всю плотву своим ворчаньем распугаешь.
Ахмед взял в руки мягкую домашнюю рубашку, осмотрел, помял пальцами. Незаметно принюхался, ловя тонкий аромат мыла.
Вдруг помрачнел.
— Вы меня простите, — сказал он. — Я вам подарков никаких купить не успел. С аэродрома — сразу сюда…
— Да какие подарки! Ты — самый главный для нас подарок. Да, мать?
Рыбалка и в самом деле была волшебная. Вода стояла тихая, сонная, будто ее утюгом прогладили. Лишь у берегов иногда раздавался мягкий плеск. Сквозь кроны деревьев сыпало сотнями лучиков уходящее солнце.
Ахмед сидел, неловко держа удочку и улыбаясь. Даже во сне он не ощущал такого ласкового и чарующего покоя. Словно сама жизнь из тайных запасов вручила ему самый сладкий и волнующий свой кусок, непознанный и неисчерпаемый.
— Бать, а вы не сердились с мамой, что я раньше не приезжал?
— Ну, что ты…
— Да нет, понимаю же, надо было отпрашиваться, отпуск заслуживать. Если б я только знал…
— Ты эти мысли брось, — строго сказал Федор. — Какие тебе еще поездки? У тебя учеба, служба. Мы все понимаем. Жизнь сейчас такая, куда от нее денешься? Мы бы к тебе приехали, но сам порядки знаешь…
— Вас бы не пустили, там запрещено, — вздохнул Ахмед. — Знаешь, батя, мне через полгода можно рапорт насчет аттестации на командира роты подавать. Офицерам же можно до трех раз в год отпуск брать. Я тогда сразу к вам, да?
— Конечно! И подавай свой рапорт. Будешь командиром — нам с матерью больше гордости за тебя.
— Я и так уже командир, взводный. Но я пока сержант, так что приезжать часто не могу.
— Кстати, тебе сколько лет-то, командир? Шестнадцать есть уже?
— Через месяц пятнадцать будет… — почему-то смутился Ахмед. И вдруг встрепенулся: — Ой, что это?! Батя, что это такое?
— Так клюет же у тебя, чудак! Тащи давай! Дергай, говорю!
Ахмед изо всех сил рванул удочку — и воздух взметнулась леска с пустым крючком.
— Эх… — с досадой крякнул Федор. — Перетянул. Хорошая, видать, рыбешка была, да сорвалась. Легче надо. Решительно, но плавно. А ну, посиди тихо, погляди, как я…
Сидеть пришлось недолго. Поплавок у Федора вдруг задрожал, закрутился и упруго ушел в чистую воду, оставив мелкие круги.
— Есть! — торжествующе объявил Федор, когда резвая золотистая рыбка забилась на прибрежной траве.
Ахмед взял ее в руки, рассмотрел со всех сторон.
— Карась, — пояснил отец. — Мелкий, для еды мало пригодный, но кошке сгодится.
— Так вы их едите?
— А что ж с ними делать? — Федор рассмеялся. — Из хорошего карпа или судака — знаешь, какую жарянку можно забацать? А вот окуней не люблю, костлявые они.
— Сохранить бы ее, на память, — Ахмед продолжал разглядывать карасика. — Да только как?
— На память, говоришь… Будет тебе память, — Федор порылся в сумке и отыскал небольшую золотистую блесну. Отделил острый тройной крючок, а блестящую металлическую рыбку протянул Ахмеду. — Вот тебе целый памятник!
— Годится! — обрадовался тот.
— Ну, давай, теперь сам. Садись вот, наживляй, закидывай. Рыбалка — дело тонкое, это тебе не из пулемета стрелять. Батька научит, ты, главное, не тушуйся.
Утром Ахмед стоял перед зеркалом и угрюмо себя рассматривал то слева, то справа.
— Пап, мам, а обязательно нам на эту ярмарку ехать?
Федор с Марьяной переглянулись, незаметно улыбнувшись.
— Ну, что ты как деревянный, а? — Марьяна укоризненно покачала головой. — Неудобно тебе, что ли?
Ахмед провел руками по нарядному пиджаку из силикатной шерсти, подергал брюки, поправил кепку.
— Удобно, мам… Только… не знаю, как сказать. Я будто артист какой-то или доктор. Мне неловко. Я не привык.
— А ты привыкай! Да ты сегодня там самый главный красавчик будешь! Все так одеваются, только не у всех такие сыновья-герои!
— Не знаю…
— Я знаю, — веско ответил Федор. — Хватит уже о казарме вспоминать. Приехал к людям — так будь, как люди. Ну, не в гимнастерке же своей пойдешь? Чай, тут не война.
Ахмед помолчал, хмуро разглядывая себя исподлобья.
— А зачем нам вообще на эту ярмарку ехать? Я б лучше с вами посидел.
— Ну, конечно! — всплеснул руками Федор. — Ну, посиди. Весь свой отпуск просидишь. Ты хоть за двор выйди, жизнь-то посмотри! Что вспоминать будешь — как в избе сидел?
— Сынок, там весело будет, — присоединилась Марьяна. — Ты даже уезжать не захочешь, вот вспомнишь ты мои слова.
— Ну, хватит слов, — Федор решительно поднялся. — Я пойду, машину подгоню. Через пять минут жду обоих.
На пороге он остановился.
— Сын, ты орден-то приколи!
— У меня медаль.
— Вот медаль и приколи.
А на ярмарке и вправду было весело.
Толпы разношерстного люда ходили вдоль рядов под цветными гирляндами; везде были музыканты, клоуны; на каждом шагу продавалось что-то вкусное и необычное; то и дело взгляд натыкался на фокусника или уличного гимнаста — глаза разбегались от желания увидеть все.
— Сынок, улыбайся! — Марьяна сжала ладонь Ахмеда. — Тебе улыбаются — и ты улыбайся. Здесь все тебе рады.
— Да, мам…
— Хочешь еще пастилы или мороженого?
— Давай. А можно вон то, желтое? Что это?