Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

Емельян узнал свою избу: перенесенная на новое место, она была все та же, низкая, крытая соломой, смотрящая на улицу двумя подслеповатыми окнами. Жидкая изгородь не очень надежно прикрывала небольшой сад из перенесенных сюда со старого дворища яблонь, вишен и слив. С гряд пахло укропом и огурцами. Крылечко было новое (чьи-то добрые руки смастерили), с двумя лавочками по сторонам. Окна темные, без огней. Но в избе Емельян слышал голоса - вначале, как только они приблизились. Теперь все стихло. Видно, увидели их, когда проходили под окнами. Емельян тронул дверь. Заперта изнутри. Постучал. Минуту никто не отзывался. Снова постучал, уже настойчивей. Вот лязгнула щеколда: кто-то вышел в сени. И снова тишина. За дверью кто-то стоит, прислушивается боязливо. Емельян постучал опять, уже мягко, осторожно.

- Кто? - послышался вопрос, несмелый, робкий.

Это был ее голос. Голос матери, от которого можно отвыкнуть, но никогда нельзя забыть его. Что-то свело дыхание Емельяну, захлестнуло, и он почувствовал, что не сможет и слова произнести.

- Откройте, не бойтесь, - негрубо и негромко заговорил Федин. - Здесь представители немецкой армии.

- А боже мой, боже! - послышалось причитание в сенях. - Я женщина старая, одинокая…

Емельян хотел уже сказать: "Это я, мама, открой", но вспомнил, что слышал разговор в избе, подумал - преждевременно, там кто-то есть. И тогда он вслух по-немецки посоветовал Федину спросить, нет ли в доме партизан, полицаев или немецких солдат. Федин перевел вопрос Емельяна.

- Никого нет, одна я одинешенька.

- Хорошо, - сказал Федин очень дружелюбно, даже ласково. - Дайте нам воды попить, и мы уйдем. Не бойтесь.

"Молодец", - мысленно похвалил его Глебов.

Загремел засов, потом что-то брякнуло, что-то щелкнуло. Открылась дверь, мелькнул силуэт женщины. Емельян не удержался, рванулся к ней со словами, вырвавшимися из груди, как тихий, тщетно сдерживаемый стон:

- Мама… Это я, Емельян. - Она замерла в оцепенении. Дверь в переднюю была приоткрыта. На всякий случай Иван прикрыл ее, а Емельян сказал, обнимая мать и прижимаясь к ее щеке: - Ну что ты, не ждала? Не узнаешь?.. - А она все еще молчала, соображая, сон это или явь. - Там у тебя действительно никого, ты одна? Мы слышали разговор…

И тут она опомнилась, выдохнула тихо:

- Боже ж мой праведный… Сыночек ты мой… Я ж глупая баба. Вот стою как столб и вся дрожу и ничего не соображаю… Пойдем же в хату, лампу запалим.

Она засуетилась, бросилась искать спички. Емельян сказал:

- Не надо, мама, свет зажигать. Ты лучше присядь и скажи нам: кто у тебя в доме есть?

- Никого… Там… девочка одна, сиротка.

- А в деревне есть немцы?

- Не было… Полицаи были сегодня двое. Драйсик и Грач. Кошку у меня взяли и за огородами застрелили. И собаку свою застрелили.

И прильнула к его груди, заплакала, забилась. Причитала: "Сыночек мой родной, а я ж вся заждалась тебя, ноченьки не спала, все глаза проглядела. И не думала, что увижу". В темноте, не видя сына, только узнав по голосу, она ласкала его волосы, шею, лицо, точно хотела на ощупь представить его себе, какой он. И вдруг ее рука нащупала офицерский погон. Она точно обожглась, в испуге отпрянула и недоверчиво стала всматриваться то в него, то в его товарищей. Мгновенно в ней родилось сомнение: немцы. Они и назвались представителями немецкой армии, она сама слышала их чужую речь. Спросила оторопело:

- А с тобой что ж за люди?

- Это Иван Титов, а второй тоже мой товарищ.

- Здравствуйте, тетя Аня, - только теперь подал голос Иван и протянул ей обе руки, и голос его рассеял ее сомнения.

- Ну теперь верю, верю. А то недоброе подумала… Погоны у вас и одежда похожа на немецкую…

- Немецкая, мама, но это неважно, ничего не значит.

- Так вы что ж, у немцев служите?.. - И в вопросе и в голосе послышалась тревога, за которой стояли укор и сокрушение. Конечно, она мать, и ничего плохого не могла думать о своем любимом сыне, но кто знает, ведь он дитя и по неопытности мог совершить грех и оказаться у врагов. Емельян правильно понял ее вопрос и поспешил успокоить:

- Нет, мама, это для маскировки. - Он говорил тихо, чтобы не слышала девочка. - А что за сиротка у тебя, откуда?

- Из города. Еврейская девочка. Отца и мать фашисты угнали. А меня Женя попросила сховать ее от немцев. А то могут, ироды, загубить невинную душу. Им что дети, что немощные старики. Измываются хуже зверей лютых.

Огня не зажигали. Разговаривали впотьмах. Ивану не терпелось спросить о своих. Анна Сергеевна понимала его, сама первой сообщила:

- А ваша хата закрыта. Отец с Женей в городе работают. И живут там.

- Вот как? - удивился Иван. А она, не дожидаясь последующих вопросов, выкладывала все начистоту с той откровенной непосредственностью, которой отличаются бесхитростные и добрые женщины из простого народа.

- Был он, Аким, поначалу бурмистром. Немцы назначили. В городе. А недавно его начальником полиции сделали. А того, что до него был, повесили. Говорят, с партизанами был связан.