Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

- Потому что это экспромт, бой без подготовки. Мы даже точно сил врага не знаем. Перебить фуражиров - дело не трудное. Но представь себе, что хоть один из них убежал. Тогда что? Это поднимет на ноги весь аэродром и сорвет нам главное.

- Да, овчинка выделки не стоит, - согласился Титов. - Сейчас нам ни к чему ввязываться в баталию. Потерпим до утра.

Как только стемнело, они вшестером двинулись к аэродрому. В полночь благополучно добрались до места засады - густого ольшаника, который перерезала неширокая, метров в пятьдесят и длиной метров в сто перемычка-поляна. Через нее пролегал путь военнопленных.

Расположились по обе стороны, по три человека: Глебов с Ефремовым и одним бойцом заняли сторону, что ближе к аэродрому. Раньше, когда велись работы на аэродроме, по утрам за пленными приходил ефрейтор с солдатом и вместе с четырьмя часовыми конвоировали всю группу почти в тысячу человек. А в это время другие солдаты, вооруженные автоматами, занимали свои посты вокруг аэродрома. Но тогда не приходилось вести пленных через кустарник. А как теперь?

Этого никто не знал. Емельян лишь предполагал: не может быть, чтобы только шесть конвоиров охраняли колонну в этом кустарниковом дефиле. Не так-то трудно было бы совершать побеги. И он не ошибся. На восходе солнца со стороны аэродрома, пыля по дороге, шли восемь немцев с двумя собаками. По времени должна была вот-вот появиться и колонна пленных. О группе с собаками Глебов сообщил своим товарищам. Новое решение созрело быстро: это было в характере Емельяна - чем напряженней и острей обстановка, тем решительней и уверенней он действовал. Служба на границе научила его быстро ориентироваться в самых неожиданных переменах обстановки. Теперь, когда враг приближался и до встречи с ним времени оставалось немного, Глебов уже не советовался с товарищами: как старший, он ставил боевую задачу, отдавал приказ.

- В первую очередь уничтожаем эту группу. Подпускаем на самую предельную дистанцию и огнем из автоматов - в упор. Чтоб ни один не остался. Стрелять будем, когда фашисты войдут в этот коридор, чтоб от аэродрома не видели, чтоб все шито-крыто.

- Шито-крыто не получится: стрельбу услышат, - перебил Братишка.

- Это неважно. - И тем же чеканным звенящим голосом, хмуря густые брови, Глебов продолжал: - После этого быстро переодеваемся в их форму… Вы, - он кивнул на двух бойцов, бежавших из лагеря, - вооружаетесь немецкими автоматами и остаетесь здесь. Ждете колонну, уничтожаете конвой - с четырьмя справитесь, как-никак вас около тысячи человек. Потом вооружаете освобожденных бойцов - насколько хватит оружия - трофейными автоматами и спешите к нам на помощь. Ну а основная масса пленных, она будет без оружия, пусть уходит в лес. А мы вчетвером сразу же после уничтожения вот этой восьмерки бежим на аэродром и там действуем в зависимости от обстановки. Ясно?

- На аэродром мы не сможем внезапно напасть, - угрюмо молвил Титов. - Там уже поднимутся по тревоге после нашей пальбы…

Он не закончил, но и без того была всем ясна картина: поднимутся по тревоге и встретят пулеметным и автоматным огнем четверку советских храбрецов. Идти на пулеметы в открытую - дело бессмысленное и ничем не оправданное. "Может, оставить в покое аэродром и сразу бежать навстречу колонне, освободить военнопленных и всем уходить в лес?" - мелькнула у Глебова новая мысль, но тут же ее сменила другая - она сразу же приняла форму приказа:

- Переоденемся в немецкую форму и пойдем на аэродром смело, как свои. Ясно?

Он торопился: враги приближались. За кустами уже слышен был их отдаленный говор.

- Я стреляю первым, - прошептал Глебов. - Ефремов бьет собак. По местам!..

Это были начальные дни войны. Хмельные от первых успехов, фашисты вели себя довольно беспечно. Особенно здесь, в тылу. Партизанская война еще не разгорелась: только-только начали формироваться в лесах первые отряды народных мстителей. И оккупанты вели себя как дома.

Привычно, ничего не подозревая, восемь гитлеровцев с ефрейтором во главе вышли к месту засады, даже не обратив внимания на нервозность овчарок, почуявших беду. С расстояния каких-нибудь пятидесяти метров они были скошены двумя длинными очередями из автоматов: стреляли Глебов и Братишка. Ефремов легко разделался с собаками. Титову не пришлось даже выстрела сделать. Все шло по плану. Пока четверо переодевались в немецкую форму, двое бывших пленных, вооружившись трофейными автоматами, вели наблюдение: один за дорогой от лагеря, другой за аэродромом.

Никогда в своей жизни Глебов не испытывал такого неприятного чувства, как в эти несколько минут. Надо было быстро снять с только что убитого врага его окровавленный френч, брюки и пилотку. Он никогда в жизни не раздевал покойников. Но это еще куда ни шло. Ужаснее было другое: надеть на себя все это, окровавленное. К чувству неловкости примешивалось чувство брезгливости, вызывало озноб и тошноту. Братишка умоляюще посмотрел на Глебова вдруг какими-то странными, поблеклыми глазами и спросил:

- А может, не надо?.. Не будем в их форму, так пойдем?..