Семья Малаволья

Чтобы слышать, что говорят про него, дон Сильвестро часто ходил покупать, сигары в трактир, и тогда Рокко Спату и Ванни Пиццуто с проклятиями убегали на улицу; или, возвращаясь из виноградника, он останавливался поболтать с дядюшкой Санторо, и таким-то образом он узнал всю историю вымышленной покупки Пьедипапера; но он был «христианин», с желудком, глубоким, как колодец, и все туда спускал. Он знал свое дело, и, когда Бетта встречала его, оскалив зубы, хуже бешеной собаки, а у мастера Кроче Калла вырвалось, что это его не касается, он ответил: — Хотите биться об заклад, что теперь я вас брошу? — и не показывался больше в доме синдика; так им самим пришлось бы подумать, как выйти из этой неразберихи, и Бетта больше не могла говорить ему в лицо, что он хотел погубить ее отца Калла, и что его советы — это советы Иуды, продавшего Христа за тридцать динариев, — ибо он надеялся, что ему таким способом удастся отделаться от синдика рада своих целей и стать на селе важной птицей. Итак в воскресенье, в которое должен был собраться Совет, дон Сильвестро после святой обедни отправился и засел за столом в большой комнате муниципалитета, где прежде был караул национальной гвардии, и, чтобы скоротать время, спокойно принялся чинить перья, между тем как Цуппида и другие кумушки, сидя на улице, пряли на солнышке, вопили и хотели всем им выцарапать глаза.

Шелковичный Червь, когда прибежали за ним к стене виноградника массаро Филиппо, натянул новую куртку, вымыл руки, счистил с себя известковую пыль, но не хотел сдвинуться с места, если ему сначала не позовут дона Сильвестро. Бетта на него раскричалась, что было мочи, и за плечи вытолкала его в дверь со словами, что, кто сварил похлебку, тот и должен ее есть, и что пусть за него все делают другие, лишь бы оставили его синдиком. На этот раз мастер Калла видел эту толпу перед муниципалитетом, с прялками в руках, и упирался ногами в землю, упрямясь хуже мула.

— Не пойду, если не придет дон Сильвестро! — повторял он, выпучив глаза: — дон Силывестро-то сумеет найти выход!

— Выход я вам найду! — ответила Бетта. — Они не хотят пошлины на смолу? Ну, и пусть будет по-ихнему!

— Отлично! А откуда же возьмутся деньги?

— Откуда возьмутся? Заставьте платить тех, у кого они есть, например, дядюшку Крочифиссо, или хозяина Чиполла, или Пеппи Назо.

— Отлично! Но ведь они все — советники!

— Тогда прогоните их и призовите других; не они оставят вас синдиком, когда все остальные вас больше не захотят! Вы должны стараться, чтобы были довольны те, кого больше.

— Вот как рассуждают женщины! Как будто они могут меня поддержать? Ты ничего не знаешь! Синдика делают советники, а советниками могут быть только эти, а не другие. Кто же, по-твоему, будет ставить синдика? Уличные нищие?

— Тогда оставьте советников, а прогоните секретаря, этого зловредного путаника дона Сильвестро!

— Отлично! А кто будет секретарем? Кто сумеет им быть? Ты, или я, или хозяин Чиполла, хотя он и болтает попусту хуже философа.

Тогда Бетта не знала уж больше, что и говорить, и принялась изливать всевозможные ругательства на голову дона Сильвестро, который был хозяином на селе и всех их держал в кармане.

— Отлично! — закончил Шелковичный Червь. — Вот видишь, если бы его не было, я бы не знал, что сказать. Хотел бы я видеть тебя в моей шкуре!

Наконец пришел дон Сильвестро, с лицом жестче стены, с руками за спиной и насвистывая песенку.

— Э, не падайте духом, мастер Кроче, на этот раз мир еще не проваливается!

Мастер Кроче дал дону Сильвестро увести себя и посадить за сосновый стол Совета с чернильницей перед его местом; но из советников не было никого, кроме Пеппи Назо, мясника, вымазанного и с красным лицом, не боявшегося никого на свете, и кума Тино Пьедипапера.

— Этому-то нечего терять! — кричала с порога Цуппида, — он приходит высасывать кровь из бедных людей, хуже пиявки, потому что живет за счет ближнего и помогает разбойничать то одному, то другому! Порода воров и убийц.

Пьедипапера, ради занимаемого им положения, хотя и пытался притворяться равнодушным, потерял, в конце концов, терпение и, приподнявшись на вывернутой ноге, закричал мастеру Чирино, общинному служителю, на котором лежала обязанность следить за порядком, для чего он носил шляпу с красным пером, когда не служил понамарем:

— Заставьте там замолчать этот болтливый язык!

— Э, вам хотелось бы, чтобы никто не говорил, да, кум Тино?

— Точно все не знают, каким ремеслом вы занимаетесь и как вы закрываете глаза, когда ’Нтони хозяина ’Нтони приходит беседовать с вашей дочерью Барбарой.

— Это вы закрываете глаза, козел вы этакий, когда ваша жена услуживает Осе, которая каждый день приходит стоять в ваших дверях, чтобы ловить Альфио Моска, а вы все держите свечку. Хорошее занятие! Но кум Альфио и знать ее не хочет, это я вам говорю! У него в голове Мена хозяина ’Нтони, а вы напрасно жжете масло в фонаре, если Оса и обещала вам что-нибудь за это!

— Я тебе сейчас обломаю рога! — грозил Пьедипапера и, хромая, принялся выбираться из-за соснового стола.