Семья Малаволья

’Нтони каждый раз, когда приходил к Цуппиде, слышал одну воркотню, и кума Венера каждый раз упрекала его, что причесывать Мену Малаволья пригласили куму Пьедипапера, — хорошую прическу она ей устроила! — чтобы лизать сапоги кума Тино из-за этих грошей за дом; он все равно взял потом дом и оставил их в одной рубахе, как младенца Христа;

— Вы думаете, я не знаю, что говорила ваша мать Маруцца в те времена, когда еще она задирала нос, что не такую жену, как Барбара, она хотела бы для своего сына ’Нтони, потому что она воспитана, как барышня, и не сумеет быть хорошей женой моряка. Мне это рассказали на прачечном плоту кума Манджакаруббе и кумушка Чикка.

— Кума Манджакаруббе и кумушка Чикка — обе стервы, — ответил ’Нтони, — и говорят из злобы, что я не женился на Манджакаруббе.

— По мне, так, пожалуйста, женитесь на ней. Хорошее дельце сделает Манджакаруббе!

— Что же, если вы мне это говорите, кума Венера, это все равно, как если бы вы мне сказали: чтобы ноги вашей больше не было в моем доме.

’Нтони хотел быть мужчиной и не показывался два или три дня. Но маленькая Лия, которая не знала всех этих разговоров, продолжала приходить играть во двор кумы Венеры, как привыкла, когда Барбара давала ей фиги и каштаны, потому что любила ее брата ’Нтони, а теперь ей тут не давали больше ничего; Цуппида говорила ей:

— Ты приходишь сюда за своим братом? Твоя мать боится, что хотят украсть у нее твоего брата!

Приходила во двор к Цуппиде и кума Оса, с платочком на шее, рассказывать всякие ужасы про мужчин, которые прямо хуже собак. А Барбара попрекала девочку:

— Я знаю, что я не такая хорошая хозяйка, как твоя сестра.

Кума Венера прибавляла:

Твоя мать — прачка, и, вместо того, чтобы на прачечном плоту пересуживать чужие дела, лучше сполоснула бы это несчастное платьишко, которое на тебе.

Девчурка многого не понимала; но то немногое, что она отвечала, злило Цуппиду и заставляло ее говорить, что ее научила Маруцца, которая ее сюда посылала нарочно, чтобы злить ее, так что в конце концов девочка перестала к ним ходить, и кумушка Венера говорила, что это к лучшему, и что так они, по крайней мере, и не будут шпионить у нее в доме из страха, что у них постоянно хотят украсть это сокровище — Огурца.

Дошло, наконец, до того, что кума Венера и Длинная перестали разговаривать друг с дружкой и, встречаясь в церкви, поворачивались друг к дружке спиной.

— Вы увидите, что они дойдут до того, что пустят в ход метлу! — смеялась Манджакаруббе. — Будь я не я, если до этого не дойдет. Ловко она сделала, Цуппида, с этим Огурцом!

Обычно мужчины не вмешиваются в эти женские ссоры, не то споры разгорались бы и могли кончиться поножовщиной; кумушки же, подравшись и повернувшись друг к дружке спиной, и отведя душу в руготне, и потаскав друг дружку за волосы, тотчас же мирятся, обнимаются и целуются, и выходят к дверям поболтать, как и прежде. ’Нтони, околдованный глазами Барбары, тихонечко возвращался под окно девушки, чтобы помириться, так что кумушка Венера иной раз хотела вылить ему на голову воду из-под бобов, а дочка пожимала плечами, раз у Малаволья не было теперь ни короля ни королевства.

И, в конце концов, она сказала ему в лицо, чтобы избавиться от докуки, потому что человек этот вечно торчал перед ее дверью, как собака, и из-за него она могла потерять свое счастье, если когда-нибудь и другой кто-нибудь захотел бы прохаживаться тут ради нее...

— Знаете, кум ’Нтони, — «рыбы морской породы — тому, кому есть их написано на роду». Дадим покой нашим сердцам и вы и я, и не будем больше об этом думать!

— Вы можете успокоить ваше сердце, кума Барбара, но по мне «любить иль разлюбить — не нам это решить».

— Попробуйте и увидите, что вам это тоже удастся. От попытки ничего не потеряешь. Я вам желаю всякого добра и всякого счастья, но дайте мне заниматься моими делами, ведь мне уж двадцать два года...

— Я знал, что вы мне так скажете, когда у нас отняли дом и все отвернулись от нас.

— Послушайте, кум ’Нтони, моя мать может вернуться с минуты на минуту, и нехорошо, если она застанет меня здесь с вами.

— Да, да, это правда; теперь, когда у нас взяли дом у кизилевого дерева, это не годится.

У него было тяжело на сердце, у бедняги ’Нтони, и он не хотел с ней так расставаться. Но ей нужно было у колодца наполнить водой кувшин, и она простилась с ним и побежала скоро-скоро, грациозно покачивая бедрами: «Цуппидой» ее звали по деду ее отца, сломавшему себе ногу при столкновении повозок на празднике Трех Каштанов, но стройные ноги Барбары обе были целы.