Семья Малаволья

Дон Джаммарья пришел, когда солнце было уже высоко, и, услышав колокольчик на Черной улице, все соседки прибежали посмотреть на святые дары, которые несли к Малаволья, и все входили, потому что там, куда идет господь, нельзя закрывать дверь перед носом у людей, так что бедняжки, видя полный дом народу, не смели больше ни плакать ни отчаиваться, в то время как дон Джаммарья бормотал сквозь зубы, а мастер Чирино подносил большую восковую свечу к носу больного, тоже желтого и высохшего, как свеча.

— Точь в точь патриарх святой Иосиф, на этой кровати и с этой длинной бородой, счастливец! — восклицала Святоша, которая бросала свои стаканы и все заведение и всегда летела туда, где чувствовала господа, — как галка! — говорил аптекарь.

Дон Чиччо приехал, когда священник со святым миром был еще тут, и хотел повернуть ослика и возвращаться назад.

— Кто вам сказал, что нужен священник? Кто ходил за святыми дарами? Это мы, врачи, должны вам сказать, когда настал час; и меня удивляет, что священник пришел без моего удостоверения. Хотите знать? Тут не нужно святых даров. Ему лучше, говорю я вам!

— Это чудо скорбящей божией матери! — восклицала Длинная. — Мадонна совершила это чудо, потому что господь так часто посещал этот дом.

— Ах, дева благословенная! — восклицала Мена, сложив руки. — Ах, дева святая, какую милость нам ниспослала!

И все плакали от радости, как будто больной был уже в состоянии снова отправиться в море на «Благодати».

Дон Чиччо ушел, бормоча:

— Всегда вот так меня благодарят. Если они выживают, — это мадонна оказала милость. Если умирают, — это я их убиваю!

Кумушки ждали у дверей, чтобы увидеть, как понесут покойника, за которым должны были прийти с минуту на минуту.

— Бедняжка! — бормотали и они.

— Старик он крепкий; если не ударится о землю носом, как кошка, он не умрет. Слушайте, что я вам говорю, — поучала Цуппида. — Мы тут два дня ждем: умрет — не умрет? А я вам говорю, — он нас всех похоронит.

Кумушки сделали из пальцев рожки.[42]

— «Отойди от меня, я дочь Марии», — и Оса целовала металлический образок, висевший у нее на платье. «Сгинь, пропади! В воздухе гром, — с серой вино».[43]

Цуппида добавила:

— У вас, по крайней мере, нет детей на выданье, как у меня, и было бы большим несчастьем, если бы я умерла.

Остальные смеялись, потому что у Осы не было никого на выданье, кроме ее самой, а ей все не удавалось выйти замуж.

— Если уж дело на то пошло, то хозяин ’Нтони самая большая потеря из всех, потому что он — столп дома, — сказала двоюродная сестра Анна. — Теперь уж этот дурачок ’Нтони стал большим.

Но все пожимали плечами.

— Если старик умрет, вы увидите, что дом этот пойдет прахом.

В это время с кувшином на голове быстро прибежала Нунциата.

— Сторонитесь, сторонитесь! У кумы Маруццы ждут воду. А если мои детишки начнут играть, они все мне вытащат на улицу.

Лия вышла на порог, очень гордая тем, что могла сказать кумушкам:

— Дедушке лучше. Дон Чиччо сказал, что сейчас дедушка не умрет. — И ей не верилось, что все кумушки слушали ее, как взрослую. Вышел и Алесси и сказал Нунциате:

— Раз ты тут, я мигом сбегаю посмотреть, что с «Благодатью».

— Этот мальчик разумнее взрослого, — сказала двоюродная сестра Анна.

— Дону Микеле дадут медаль за то, что он кинул «Благодати» канат, — говорил аптекарь. — И дадут еще и пенсию. Вот как тратят народные деньги!

Пьедипапера вступился за дона Микеле и говорил, что он заслужил и медаль и пенсию, потому что бросился в воду выше колен, как был, в сапогах, чтобы спасти жизнь Малаволья. — Вам это кажется мало? — Троим! И он был на волосок от того, чтобы самому потерять свою шкуру, так что об этом повсюду говорили, и в воскресенье, когда он надевал новый мундир, девушки глаз с него не спускали, все смотрели, есть ли на нем медаль.

— Теперь, когда Барбара Цуппида выкинула из головы этого мальчишку Малаволья, она уже не станет больше отворачиваться от дона Микеле, — продолжал Пьедипапера. — Я сам видел, как она поглядывает на него в щелку в ставнях, когда он проходит по улице.

А дон Сильвестро, услыхав это, сказал Ванни Пиццуто:

— Много вы выиграли, что отделались от ’Нтони хозяина ’Нтони, если теперь Барбара стала заглядываться на дона Микеле.

— Как станет, так и перестанет: ведь мать ее видеть не может ни полицейских, ни дармоедов, ни чужаков.

— А вот увидите, увидите! Барбаре двадцать три года, если она заберет себе в голову, что ей нужно торопиться замуж, не то она начнет зацветать плесенью, она выйдет за него, хорош он или плох. Хотите биться об заклад на двенадцать тари, что они переговариваются через окно? — И он вынул новую монету в пять лир.

— И, не собираюсь биться об заклад, — пожимая плечами, ответил Пиццуто. — Мне-то что за дело!

Слушавшие этот разговор Пьедипапера и Рокко Спату смеялись до упаду.

— Так я вам докажу это даром, — добавил дон Сильвестро, придя в хорошее настроение; и отправился вместе с другими поболтать у дверей трактира с дядюшкой Санторо.

— Послушайте, дядюшка Санторо, хотите заработать двенадцать тари? — и вытащил новую монету, хотя дядюшка Санторо и не мог ее видеть.