Семья Малаволья

— Плюю я на стражу! — выпив, воскликнул Рокко Спату. — Для них же хуже, если они сунут нос в мои дела; со мной мой карманный нож, от которого нет такого шуму, как от их пистолетов.

— Мы зарабатываем хлеб, как можем, и никому не хотим вреда! — добавил Чингьялента. — Разве человек не волен выгружать товар, где хочет?

— Они бродят, как разбойники, чтобы заставить заплатить им пошлину за каждый носовой платок, который вы хотите вынести на берег, и никто их не обстреливает, — добавил ’Нтони Малаволья. — Знаете, что сказал дон Джаммарья? что воровать у воров не грешно. А первые грабители — это те, которые носят галуны и живьем поедают нас.

— Мы наделаем из них соленых тоннов! — заключил Рокко Спату с сверкающими, как у кота, глазами.

Но при этих словах сын Совы, желтый, как мертвец, поставил рюмку, не прикоснувшись к ней губами.

— Ты уже пьян? — спросил его Чингьялента.

— Нет, — ответил тот, — я не пил.

— Пойдем на улицу, свежий воздух всем будет полезен. Спокойной ночи тем, кто остается!

— Одну минутку, — закричал Пиццуто, положив руку на щеколду двери. — Я не на счет сольди за настойку; я вас даром угостил, как приятелей; но я хочу вам напомнить. Э! Мой дом к вашим услугам, если дело у вас пойдет хорошо. Вы знаете, тут, позади, у меня есть комната, в которую влез бы целый корабль товару, и никто не заглядывает туда, потому что с доном Микеле и его стражей мы живем, как хлеб с сыром, душа в душу. На кума Пьедипапера я не полагаюсь, потому что в прошлый раз он меня надул и унес товар в дом к дону Сильвестро. Дон Сильвестро никогда не удовольствуется тем, что ему дашь на его долю, из-за того, говорит, что он рискует потерять свое место; но со мною вам этого нечего бояться, и вы мне дадите то, что полагается. А что касается до кума Пьедипапера, я никогда не отказывал ему в комиссии, и стаканчиком его угощаю всякий раз, как он сюда приходит, и брею его даром. Но, чорт святой! если раз еще он меня надует, я не буду дураком и про все эти мошенничества расскажу дону Микеле!

— Нет, нет, кум Ванни, не нужно рассказывать дону Микеле. А Пьедипапера вечером сегодня показывался?

— Нет, даже на площади; он делал республику в аптеке вместе с аптекарем. Всякий раз, как бывает дело, он держится подальше, чтобы доказать, что он тут ни при чем, во всем, что может случиться. Он — старая лиса, и пули стражи не настигнут его, хоть он и хромой, как чорт. А утречком, когда дело будет уже сделано, он с нахальным лицом явится за своей комиссией, — но пули он оставляет другим!

— А дождь все льет! — сказал Рокко Спату. — Неужели нынче ночью ом так и не кончится?

— В такую погоду в Ротоло никого не будет, — добавил сын Совы, — и лучше итти по домам.

’Нтони, Чингьялента и Рокко Спату, которые стояли на пороге, прежде чем двинуться под дождь, шумевший на улице, точно рыба на сковороде, минуту помолчали и вглядывались во мрак.

— Дурак ты! — воскликнул Чингьялента, чтобы подбодрить его; а Ванни Пиццуто медленно закрывал дверь, говоря вполголоса:

— Слушайте же! если с вами случится какое-нибудь несчастье, сегодня вечером вы меня не видели! Стаканчиком я вас по дружбе угостил, но в доме у меня вы не были. Не выдайте меня, ведь у меня нет никого на свете.

И они пошли тихо-тихо, под дождем, держась около самых стен.

— И этот тоже! — сквозь зубы бормотал Чингьялента. — Сплетничает про Пьедипапера и говорит, что у него нет никого на свете. У Пьедипапера, по крайней мере, есть жена. И у меня тоже есть жена. Но я из тех, что идут под пули...

В эту минуту они тихонько-тихонько проходили МИМО дверей двоюродной сестры Анны, и Рокко Спату сказал, что у него тоже есть мать, которая спит теперь, счастливица!

— Кто в такую скверную погоду может оставаться в кровати, конечно, не пойдет шататься, — заключил кум Чингьялента.

’Нтони сделал знак замолчать и свернуть на тропинку, чтобы миновать его дом, где его могли поджидать Мена или дед и услышать их.

— Твоя сестра тебя не ждет, нет, — сказал ему этот пьяница Рокко Спату. — Нет, она ждет дона Микеле!

’Нтони готов был выпустить ему дух, а ведь в кармане у него был нож, но Чингьялента спросил, не пьяны ли они, что заводят ссору из-за пустяков, когда сами знают, на какое дело идут.

Мена, стоя у кухонной двери с четками в руках, действительно поджидала брата, а с ней вместе и Лия, ничего не говорившая про то, что знала, но бледная, как смерть. И для всех было бы лучше, если бы ’Нтони прошел по Черной улице, вместо того чтобы свернуть на тропинку. Дон Микеле, действительно, приходил около часа ночи и стучался в дверь.

— Кто это в такой час? — сказала Лия, тайком подрубавшая шелковый платок, который дону Микеле, наконец, удалось уговорить ее принять.

— Это я, дон Микеле; откройте, мне нужно поговорить с вами о важном деле.

— Я не могу открыть, потому что все уже в кровати, а сестра ждет ’Нтони у кухонной двери.

— Это не беда, если ваша сестра услышит, что вы открываете. Это как раз касается ’Нтони, и дело серьезное. Я не хочу, чтобы ваш брат шел на каторгу. Да откройте же мне: если меня тут увидят, я лишусь куска хлеба!