Семья Мускат

— Сколько раз повторять? Хочу вести респектабельную жизнь.

— Что мне сделать, чтобы ты не выходила замуж за первого встречного? Хочешь, я дам тебе денег?

— Своих хватает.

— Тогда прощай, моя высоконравственная подруга.

— Прощайте. И не сердитесь на меня.

Она открыла ему дверь, и он вышел на лестницу. Шел он медленно, с трудом передвигая ноги. В кармане лежали билеты на пароход обратно в Америку. Каюты первого класса для него самого, Леи и двоих детей. Сейчас, однако, он был не уверен, что не отложит отъезд. Лея последнее время стала совсем невыносима. Проклинает его, по любому поводу поднимает крик, скандалит. С тех пор как у нее из-за него изменилась жизнь, она словно ума лишилась. Как дальше жить с такой женщиной? Зачем ему нью-йоркская квартира на Риверсайд-Драйв? А что, если покончить со всем этим раз и навсегда? Он прикинул: даже если дать ей двадцать пять тысяч долларов, у него все равно останется немало. Женится на Жилке. Может даже, ребенка заведут. Нет, на ней он не женится. Не жениться же на женщине, которая готова лечь в постель с другим мужчиной, когда со смерти мужа не прошло и трех месяцев! С другой стороны, вышла же Башеле за торговца углем. Господи, как может женщина лечь в чистую постель с этим животным!

Копл хотел взять дрожки, но он безрезультатно прождал их полчаса. Не было и такси. Проехал трамвай, но номера он в темноте не разобрал. Кончилось тем, что он пошел пешком в направлении гостиницы, похлопывая себя на ходу по заднему карману, где лежали чеки. Зачем, спрашивается, ему деньги? Даже Маня, служанка, и та бросила их ему в лицо.

Недалеко от гостиницы ему на глаза попалась девушка: простоволосая, мятая кофта сидит мешком, старомодная юбка. Копл остановился и посмотрел на нее. Уличная? Да нет, уличные одеваются иначе. Может, она начинающая, вышла в первый раз? Он перешел на другую сторону и направился ей навстречу. Странные мысли одолевали его. А что, если подойти к ней и спросить, не нужна ли помощь? На вид она ведь совсем еще ребенок. И отчего она смотрит на него с таким любопытством? И тут он похолодел. Что-то в ее облике было знакомое, вот только что? Девушка помахала и бросилась ему навстречу. Шоша. У Копла пересохло в горле.

— Что ты здесь делаешь? — запинаясь, спросил он.

— Ой, папа, тебя жду…

— Зачем? Что ж ты не поднялась наверх?

— Не хотелось. Твоя жена… — Она осеклась.

— Что случилось? Говори, как есть.

— Папа, он получил право на отъезд в Палестину. Хочет, чтобы мы немедленно поженились.

Копл потер рукой лоб:

— Гм…гм… Но почему ты слоняешься у входа в гостиницу?

— Я разыскиваю тебя уже третий день и…

— Почему ж ты мне не написала?

Шоша пожала плечами. В глазах у Копла стояли слезы. Он взял дочь под руку и пробежал глазами по зданию гостиницы. Его дочь, его плоть и кровь, некуда даже повести. Господи, как же она одета!

И он, устыдившись, сообразил, что за время своего пребывания в Варшаве дал им всего-то пятьдесят долларов.

— И все-таки какой смысл было стоять здесь, на улице? — бубнил он себе под нос. — Где твой парень, как там его?

— Он живет вместе с другими халуцами.

— Где? Он, наверно, уже спит.

— О нет, он меня ждет. Мы должны еще заполнить бумаги.

— Постой. Как я устал! Эй, кучер! — И Копл остановил проезжавшие дрожки. Они сели, Копл откинулся назад и попросил Шошу сказать кучеру, куда ехать. А потом повернулся к дочери: — Почему со свадьбой такая спешка? Ты хоть его любишь?

— Срок удостоверения скоро кончится…

— И что же ты будешь делать в Палестине?

— Работать будем.

— Работать ты и здесь можешь.

— Но ведь Палестина — наша родина.

— Смотри… дело твое. Дикий он у тебя какой-то…

— Это так только кажется.

Копл поднял воротник пальто и погрузился в молчание. Кто бы мог подумать, что сегодня вечером он сядет в дрожки и вместе со своей дочерью поедет к каким-то халуцам! Невероятно! Он находился между явью и сном.

Дрожки остановились. Они сошли, и Копл расплатился с кучером. Шоша позвонила. Комнаты, где жили халуцы, находилась на первом этаже. В окнах горел яркий свет, как будто вечер еще только начинался. Молодые парни вязали узлы, забивали гвоздями крышки на ящиках. Какая-то девица толстой иглой на длинной, суровой нитке зашивала в холстину вещевой мешок. На одной стене висела карта Палестины, на другой — портрет Теодора Герцла. Со сдвинутого в угол стола сняли скатерть и завалили его книгами и газетами на иврите. Копл ошарашенно озирался по сторонам. Он читал в газетах про сионизм, про Декларацию Бальфура, про халуцев. Но никогда не придавал этому значения. И вот теперь халуцем стала его Шоша.

К Шоше подошла низкорослая девушка с толстыми ногами и что-то сказала ей на ухо. Шоша постучала в боковую дверь. Из нее, в рубашке с открытым воротом, из-под которой выглядывала широкая волосатая грудь, вышел Шимон Бендл.

— Что здесь происходит? — спросил Копл. — Отчего все так суетятся?

— Через две недели уезжаем.

— В Палестину?

— Куда ж еще?

Копл почесал в голове.

— Что ж, — сказал он, — я дам ей денег. Справитесь.

— Деньги нам не нужны, — твердо, хотя и не сразу, сказал Шимон.

— Не нужны? Деньги везде пригодятся.