Семья Мускат

Его собственная личность оставалась для него загадкой. Согласно Спинозе, радости можно добиться лишь вместе с другими — он же, Аса-Гешл, сторонился людей. Он не пил, не танцевал, не состоял в обществах или организациях, где бы у него могли появиться друзья. Целыми днями просиживал он в своем кабинете и размышлял о чувствах и страстях, что вело лишь к душевной смуте. Найти ответы на вечные вопросы он оставил надежду давным-давно. Покоя, впрочем, это ему не принесло. Он был согласен с философом из Амстердама в том, что мудрец меньше всего рассуждает о смерти и обо всем том, что не способствует радости. Вместе с тем освободиться от собственных эмоций он был не в силах. Он ходил взад-вперед среди своих книжных полок, насупив брови, кусая губы и напевая хасидскую мелодию, которую запомнил еще со времен Малого Тересполя, и составлял в уме жалобы Всевышнему, чья неусыпная бдительность вызывала у него немалые сомнения.

В дверь постучали. В кабинет заглянула Адаса.

— Аса-Гешл, — сказала она. — Даша заболела.

— Что на этот раз?

— Горло болит. Позвони, пожалуйста, доктору Минцу.

Их глаза встретились. С годами волосы Асы-Гешла поредели. Он сутулился, хотя Адаса не раз говорила ему, чтобы он расправил плечи. Минц, сын старика Минца, заверил ее, что Аса-Гешл совершенно здоров, однако его бледность вызывала у нее постоянную тревогу. И потом, почему он так мало ест? Почему просыпается среди ночи и не может больше заснуть? Адасе казалось, что мужа гложет какой-то скрытый недуг.

Адаса была по-прежнему красива, хотя события прошлых лет наложили на нее свой отпечаток. Сначала Аделе отказывалась разводиться с Асой-Гешлом, и им приходилось жить в грехе. Ей казалось порой, что она отлучена от жизни. Когда же наконец, после долгих препирательств, Аделе на развод согласилась и Адаса и Аса-Гешл поженились, возникли новые невзгоды. Беременность оказалась тяжелой, роды — еще тяжелее. Даша — ее назвали в честь бабушки — девочкой была слабенькой. Аса-Гешл хотел мальчика и никак не мог примириться с мыслью, что у него родилась девочка. Вдобавок постоянно не было денег. Зарплаты учителя не хватало: мужу приходилось содержать сына, его мать, свою сестру и ее детей — Динин муж получал за уроки Талмуда сущие гроши. Огорчало Адасу и многое другое. Ее роскошные золотистые волосы поблекли, в углах глаз появились морщинки. Вместе с тем она оставалась такой же стройной, как и много лет назад.

— Ты заглянула ей в горло? — спросил, подойдя к жене, Аса-Гешл.

— Не дает.

— Ну, не волнуйся, дурочка. Поправится. — И он обнял ее и поцеловал. Адаса закрыла глаза. Стоило ему проявить нежность, как ей сразу же становилось легче. Хотя женаты они были уже много лет, у нее возникали к мужу постоянные претензии. Днем он бывал дома редко, вечером готовился к урокам, проверял тетрадки либо читал. Случалось, он уходил к Герцу Яноверу или к кому-то еще — к кому Адаса понятия не имела. Иногда из-за сущей чепухи он мог дуться неделями. Дни, когда он пребывал в хорошем настроении, можно было пересчитать по пальцам. Теперь, когда Даша захворала в очередной раз, Адаса испугалась, что он опять замкнется в себе, ведь визиты доктора Минца обходились ему, прямо скажем, недешево. Впрочем, предсказать, как он себя поведет, было невозможно. Он стоял на пороге, обнимал ее и целовал в глаза, в нос, в шею, брал губами мочку ее уха. Отвел ее к дивану, сел, посадил ее себе на колени и начал укачивать и утешать, точно ребенка. «Ш-ш, ш-ш, Адасала, — бормотал он. — Люблю тебя».

У нее на глаза навернулись слезы.

— Ах, Аса, — вздохнула она.

Дверь открылась. Это была Ядвига, служанка. Научить ее стучать, когда дверь закрыта, было невозможно. Обнаружив, что хозяйка сидит на коленях у хозяина, она лишилась дара речи. Ее широкое, по-славянски скуластое лицо покраснело, отчего синие глаза стали голубыми.

— Ах, przeprazham, извините, — сказала она и попятилась назад.

— Что тебе, Ядвига? — окликнул ее Аса-Гешл.

— Я поставила согреть воды для полосканья… — объяснила она.

Адаса посмотрела на нее сияющими от счастья глазами:

— Налей воды, когда согреется, в стакан, насыпь соли и остуди.

— Приходил посыльный от угольщика.

Улыбка исчезла с лица Адасы.

— Я сейчас приду, — сказала она.

Однако Ядвига не уходила. Пора было готовить обед, а в кладовке — шаром покати. Мясо куплено не было, да и молока осталось на донышке. Ядвига собиралась спросить хозяйку, что приготовить на ужин, но, увидев, что Адаса сидит у Асы-Гешла на коленях, да еще вальяжно покачивает ногой, с которой вот-вот свалится домашняя туфля, она испытала вдруг такое теплое чувство, что промолчала. Ее ноги словно приросли к полу.

— Не беспокойтесь, госпожа, — сказала она. — Я сама обо всем позабочусь.

Ядвига ушла. Адасе было неловко, но и приятно, что служанка стала свидетельницей ее триумфа. Аса-Гешл бросил взгляд на двойное окно. Даже не верится, что они знакомы уже пятнадцать лет! Если б кто-то сказал ему, когда они впервые встретились на Паньской, что она станет его женой, матерью его ребенка, — он бы ни за что не поверил! Странная все-таки штука — время!