Семья Наполеона

Луи, мрачный полубезумец-полукалека, который мог передвигаться, лишь опираясь на палку, и говорил едва слышным голосом, продолжал бесцельно странствовать по Европе, точно так же, как он это делал и до отречения императора. После того как он сопроводил императрицу и свою мать во время их бегства из Парижа, Луи оставил их в Блуа, а сам уехал к Люсьену в Италию. Последний с триумфом вернулся из Англии и теперь купался в благосклонности папы. Пий VII, снова воцарившись на Квиринале, сделал его князем Канино. Для Люсьена окончились дни, когда он был скован в средствах, а его отношения с семьей сменились совершенно противоположными: теперь он превратился в покровителя. Помимо Луи, он приютил у себя мать. Она жила у него то в Риме, то в Канино, где он возобновил археологические раскопки и домашние спектакли. Любящая супруга Александрина горячо поддерживала все его начинания. Папа тоже был весьма к нему расположен и даже согласился принять посвящение к написанной Люсьеном эпической (и совершенно неудобочитаемой) поэме «Шарлемань» (Карл Великий).

«Мадам мать» и дядя Феш приехали в Италию вместе. Кардинал присоединился к Летиции в Орлеане, куда бежал из Лиона. По дороге они повстречались в Чезене с Пием VII, и когда Феш, добившись аудиенции, стал просить для себя и сестры убежища в Риме, был принят с распростертыми объятиями, и все просьбы его были удовлетворены. 12 мая они прибыли в «вечный город», где поселились в кардинальском палаццо Фальконьери на Виа Джулиа. Летиция устроила театральную сцену примирения с «Лючиано», которого не видела уже много лет и который теперь, единственный из всего клана, занимал прочное положение, не считая, конечно, Мюратов, чье будущее стало темой весьма неприятных пересудов.

Тем не менее единственной мечтой Летиции по-прежнему было уехать к Наполеону на Эльбу. Испугавшись конфискации, она тотчас принялась распродавать недвижимость — свой огромный парижский особняк, Отель де Бриенн, за который ей удалось выручить 800 тысяч франков (на 200 тысяч больше, чем первоначально предложил покупатель). Вскоре она добилась для себя разрешения отбыть к императору.

Когда в начале мая Евгений де Богарне прибыл в Париж в ответ на слезные призывы Жозефины, то, вместо того чтобы увидеть мать на смертном одре, застал ее вполне цветущей и довольной оккупационным режимом, поскольку главы союзников, как мухи на сладкое, слетались к ней в Мальмезон. В их числе были шурин ее сына, баварский кронпринц, король Пруссии со своими обоими сыновьями (один из них в 1870 году войдет в Париж во главе прусской армии) и Александр I с братьями.

Александр был особенно мил с ней и дружески расположен к Евгению и Гортензии. В один из дней, 14 мая, когда русский император прибыл навестить ее, герцогиня Наваррская внезапно почувствовала недомогание. Поначалу казалось, будто это обыкновенная простуда, но вскоре Жозефина и ее дети слегли в постель с высокой температурой. К 20 мая герцогиня совершенно расхворалась, жалуясь на сильные боли в горле. Доктора утверждали, что это всего лишь простуда, однако 27 мая Жозефина почувствовала себя столь отвратительно, что распорядилась передать Александру I, что не сможет принять его к обеду. Тем не менее он нанес ей визит, навестив заодно и больного Евгения и отобедав вдвоем с Гортензией. Совершив последние таинства перед наставником детей Гортензии, аббатом Бертраном, приглашенным к ее постели, Жозефина скончалась в полдень следующего дня. Судя по всему, ее болезнь была дифтерией. Полиция, во главе которой были поставлены новые люди, проявила редкое великодушие, сообщив Людовику XVIII о смерти «мадам де Богарне» в следующих выражениях:

«Эта женщина была неизменно благородна и обладала очарованием и притягательностью в речах и поступках. Будучи чрезвычайно несчастной во время правления ее мужа, она искала утешение от его грубости и безразличия в изучении ботаники. Ни для кого не секрет, как она стремилась спасти жертвы бонапартовской тирании, и все мы благодарны ей за то, что она бросилась к его ногам, умоляя сохранить жизнь герцогу Энгиенскому».

Жозефина наверняка была бы благодарна за оказанное ее детям уважение. Евгений был сердечно принят королем Людовиком XVIII и его братом графом д’Артуа (будущим Карлом X), утверждавшим, что хорошо помнит их отца, а также обоими сыновьями д’Артуа и герцогом Орлеанским. Все монархи-союзники проявили не меньшую благосклонность. Его баварский тесть и шурин оставались дружески к нему расположены и постоянно призывали членов Венского конгресса выделить Евгению в качестве компенсации какое-нибудь княжество. Италия полностью исключалась, однако Трир, герцогство Цвейбрюкенское, Корфу или Ионические острова рассматривались как возможные варианты.