Семья. О генеалогии, отцовстве и любви

ВООБРАЖАЕМЫЙ ОТВЕТ 3

Дорогой Бен Уолден!

Мысленно я стала называть вас Бен Уолден. Не Бен. Не «мой биологический отец», что произносить довольно трудно. Мне нужно понять, как относиться к человеку, который дал мне жизнь, но не желает встретиться со мной за чашкой кофе.

Мне кажется важным прояснить одно обстоятельство. Похоже, вы больше всего беспокоитесь о соблюдении тайны своей личной жизни. В каждом письме вы упоминали об этом. Вероятно, вы волнуетесь, что за мной потянется длинная вереница ваших отпрысков, которые внезапно возникнут на пороге вашего дома. Это, разумеется, не моя проблема. Кроме того, как я понимаю, вы беспокоитесь, что, если согласитесь со мной встретиться, я сделаю так, что из кустов появится, скажем, Опра в сопровождении съемочной бригады. Хотелось бы заверить вас, что я бы на такое никогда не пошла и что мой интерес — по самой своей сути — был в том, чтобы понять, откуда я происхожу, чтобы я смогла прожить остаток жизни в мире с собой.

33

Подходило к концу самое странное лето моей жизни, и едва ли осень обещала быть спокойнее. Мы с Майклом и Джейкобом готовились к ежегодной поездке в Провинстаун, на мыс Кейп-Код, в писательскую мастерскую, где я преподавала каждый август. Я старалась сосредоточиться на простых, будничных делах. Естественно, не обошлось без списков. Они всегда к месту, как будто записанные ровными вертикальными рядами слова могут противодействовать хаосу. У меня еще была не прочитана целая стопка студенческих работ, не говоря уже об обычных предотъездных делах вроде оплаты счетов, мытья холодильника, отправки собак на время нашего отъезда в питомник. Я радовалась стабильности, но в то время, как я совершала обычные действия, мой внутренний маятник продолжал качаться взад-вперед. На одной стороне был Бен Уолден — сам факт его существования в этом мире. А на другой — запутанная история моих родителей и не утихающее во мне страстное желание верить, что они меня не предали.

С переменным успехом я пыталась отделаться от мыслей о Бене и разделить с Майклом его уверенность в том, что мне откроется нечто большее. Писала свои воображаемые ответы. И продолжала читать книги об истории искусственного оплодотворения в поисках подсказок, как будто можно было наткнуться на анализ ситуации из практики, в которой я узнала бы родителей и мне открылась бы истина. Я прочесывала интернет в поисках упоминаний об Эдмонде Фаррисе и в конце концов обнаружила зацепку. Аспиранту, помогавшему мне в расследовании, удалось узнать имя врача, начинавшего свою карьеру в Пенсильванском университете и помнившего Институт Фарриса.

За несколько дней до отъезда в Провинстаун я назначила телефонный разговор с доктором Аланом Дичерни. В тот день у меня была встреча в Нью-Йорке, но я не хотела разговаривать с пожилым доктором, стоя на шумном перекрестке или сидя в ресторане. Я договорилась с подругой, владелицей бутика, чтобы она разрешила мне часок посидеть в подсобке ее магазина. Расположившись среди вешалок с жакетами и стопок дизайнерских джинсов, я включила ноутбук и набрала Дичерни.

Когда я представилась и объяснила причину своего интереса к Эдмонду Фаррису и его институту, на другом конце возникла небольшая пауза.

— Невероятно, что вы меня нашли, — наконец сказал мой собеседник. — Я, наверное, единственный ныне живущий человек, способный рассказать вам про Фарриса.

И он приступил к рассказу. С 1970 по 1974 год Дичерни был врачом-резидентом в Пенсильванском университете, отделение акушерства и гинекологии специализировалось на бесплодии. Его друг, руководивший химической лабораторией, в результате трагической случайности потерял ребенка. Он и его жена отчаянно желали новой беременности, но никак не могли зачать дитя, пока не нашли Эдмонда Фарриса.

— А в Пенн о Фаррисе знали многие? — спросила я у Дичерни.

— Никогда не встречал ни одного знавшего его врача или пациента, — ответил мой собеседник. — Он постоянно торчал в своей собственной маленькой клинике.

Пока я раздумывала, как такое было возможно, Дичерни добавил одну подробность.