Семья поневоле (СИ)

Спихнув с себя мальчишку, я навис над ним, опираясь на руки, и некоторое время просто разглядывал его лицо. Я чувствовал, что сейчас могу сделать с ним все, что захочу. Поцеловать, снова ударить, даже убить. И он ничего не сможет мне противопоставить. Широко распахнутые черные глаза с трепещущими длинными ресницами, призывно приоткрытый рот с торчащим из-под верхней губы рядом ровных белых зубов и блестящим кончиком розового языка. Неожиданно на его лице появилось алое пятнышко крови, и, повинуясь непонятному инстинкту, я слизнул его, проводя носом по нежной коже щеки. Мальчишка в ответ сдавленно замычал и нетерпеливо толкнулся бедрами мне навстречу. От такого смелого предложения я никак не мог отказаться, касаясь окровавленными губами его пересохших от горячего судорожного дыхания губ. А через несколько минут мой язык уже запомнил каждую впадинку у него во рту, откровенно проникая везде, куда только мог достать. Блейз тоже не оставался в долгу, и у меня возникла мысль, что это скорее похоже на секс, чем на обычный поцелуй. Вообще, в близости с ним не было ничего обычного.

Резко сорвав с него форменный слизеринский галстук, я переместился поцелуями на шею, где ярко алели следы моего укуса, и Забини громко застонал, откидывая голову и предоставляя мне лучший доступ. Путаясь пальцами в пуговицах, я судорожно расстегнул и резко распахнул его рубашку, обнажая смуглую кожу абсолютно гладкой, без единого волоска груди, на которой лежал подаренный мной кулон.

8. Блейз

В этот раз профессор сам сделал первый шаг, и после долгих, мучительно приятных сумасшедших поцелуев с металлическим привкусом крови расстегнул мою рубашку, начав ласкать губами и языком грудь. Похоже, мы поменялись ролями, - думал я, вспоминая события в Визжащей хижине. Однако тогда я делал все медленно и нежно, а сейчас профессор избавлял меня от одежды судорожными рывками, словно боясь, что скоро все кончится, и я исчезну, а он не успеет насладиться мной. Я не мог, да и не пытался угадать, где окажутся его губы в следующий момент, да и будут ли это губы, язык или зубы, прикусывающие кожу. Я только беспомощно стонал от этих беспорядочных, то нежных, то грубых прикосновений, теряя ощущение реальности и зарываясь пальцами в его длинные волосы, убирая их от его лица, чтобы они не мешали меня целовать.

Когда Снейп отпрянул от меня, пытаясь восстановить дыхание, я тут же протянул руки, стягивая мантию с его худых плеч и быстро расстегивая рубашку. Мне было мало просто поцелуев, хотелось чувствовать его тело, прижаться обнаженной грудью к его груди, кожа к коже, чувствуя нестерпимый жар и сходя с ума от близости. Профессор быстро вынул руки из рукавов, отбрасывая ненужную одежду в сторону, и вновь склонился надо мной, помогая мне сделать то же самое. Я с готовностью поднял руки над головой, но он забыл расстегнуть манжеты, и вывернутые наизнанку рукава так и остались сжимать запястья, сковывая движения. Снейп потянулся к моим рукам, но, вместо того, чтобы расправиться с пуговицами, он просто завязал рубашку узлом, крепко зафиксировав мои кисти вместе. Я потрясенно охнул, понимая, что попался в хитро расставленную ловушку, и плотоядная ухмылка на лице зельевара не обещала мне ничего хорошего. Ощущение собственной беспомощности и одновременно пугающей и безумно манящей неизвестности горячей волной прокатилось по телу, и я снова выгнулся, нетерпеливо двинув бедрами. И получил в ответ довольную усмешку.

Быстро стащив с меня ботинки и носки, отброшенные куда-то вглубь комнаты за ненадобностью, Снейп ловко расстегнул брючный ремень, а потом резко выдернул его из петель, так что талию словно обожгло огнем. Молния поддалась с легким жужжанием, и через минуту я остался в одних плавках. Жесткий пол был ледяным, и соприкосновение разгоряченного обнаженного тела с холодным камнем одновременно становилось и благом, и пыткой.

9. Северус

Мальчишка, похоже, совершенно не стеснялся выражать свои чувства ни движениями, ни голосом. От его стонов у меня кружилась голова, и безумно хотелось и дальше доставлять ему удовольствие, только чтобы продолжать слушать эти невероятные звуки.

Я по-прежнему не мог понять, зачем такому, как он, такой как я. Но он ясно сказал, что думает обо мне, и его ко мне тянет. Сегодня он не может лгать. Я мог бы воспользоваться этим и расспросить, вытянуть из него всю правду о его чувствах и мотивации, но это еще хуже, чем Легилименция. Копаться в мозгах у близких людей я всегда считал ниже своего достоинства, а уж допрашивать их под Веритасерумом – вообще нечто из ряда вон. Да и зачем слова, если его тело говорит намного красноречивее, отзываясь на каждое, даже самое легкое прикосновение? Сейчас его можно читать, как открытую книгу.