Спуск через виноградники к лимонным рощам. Берег. Стадо, его гонит мальчуган; взор хмурый, из отрепьев торчит голое плечико. Он свистит, подзывая к себе двух белых псов. Колокольчик позвякивает под шеей коровы, идущей в головах стада. Необъятность. Солнце. Ноги проваливаются в песок, и следы заполняются водой.
Эти описания раздражают Антуана, он пропускает целых две страницы.
Вот юная Сибилла у себя дома:
Вилла Лунадоро. Ветхое, заполонённое розами строение. Две рабатки, засаженные многолетними цветами…
Литературщина… Антуан переворачивает страницу и задерживается на абзаце:
Розарий, лавина пурпура, с низкого свода свисают грозди цветов, трудно в часы зноя переносить их аромат, он проникает сквозь поры кожи, просачивается в жилы, застилает взор, замедляет или ускоряет биение сердца.
Что напоминает описание этого розария? А ведёт он к «вольере, где трепещут белые голуби».
Мезон-Лаффит? Ну ясно же, протестантка! Значит, Сибилла — это?.. Вот, кстати, и о ней:
Сибилла в амазонке бросилась на скамью. Руки раскинуты, губы стиснуты, взгляд недобрый. Как только она остаётся одна, всё становится ясным, жизнь дана ей лишь затем, чтобы сделать Джузеппе счастливым. «Когда его нет, вот тогда я люблю его. Знаю, уверена, в те дни, когда я отчаянно жду его, именно тогда я его мучаю. Нелепая жестокость. Позор. Счастливицы те, что могут плакать. А у меня сердце ожесточившееся, панцирное».
Панцирное! Антуан улыбается. Словцо почти врачебное, у него же, конечно, и позаимствовано.
«Разгадал ли он меня? Как бы мне хотелось, чтобы разгадал! А когда мне кажется, что он близок к разгадке, я не выдерживаю, не выдерживаю больше, я отворачиваюсь, лгу невесть что, именно невесть что, лишь бы ускользнуть».
А вот наконец и мать:
Миссис Пауэлл спускается с крыльца. Солнце в её седых волосах. Ладонью, как щитком, она прикрывает глаза и улыбается, ещё ничего не сказав, ещё не увидев Сибиллу. — Письмо от Уильяма, — говорит она. — Такое хорошее письмо. Он начал две картины. Он ещё пробудет несколько недель в Пестуме.
Сибилла закусывает губы. Какой ужас! Неужели она ждала возвращения брата, чтобы разобраться в себе, себя понять?
Всё ясно: г‑жа де Фонтанен, Женни, Даниэль — целый косяк воспоминаний.
Антуан торопится.
Следующую главу он только листает. Ему не терпится найти страницы, где появится отец Сереньо.
Вот оно… Ничего подобного, речь идёт о палаццо Сереньо, старинном здании на берегу залива.
…высокие сводчатые окна, обрамлённые витиеватым орнаментом…
Описания: залив, Везувий.
Антуан перескакивает через несколько страниц, выхватывая то там, то здесь отдельные фразы, лишь бы не утратить связи.
Этот самый Джузеппе живёт в их летней резиденции один, только со слугами. Его сестра Анетта за границей. Как и следовало ожидать — мать умерла. Отец, советник Сереньо, наезжает из Неаполя, где его удерживают дела, только по воскресеньям, — он занимает высокий судейский пост, — а иногда заглядывает вечерком на неделе. «Точно так же, как отец в Мезон», — замечает про себя Антуан.