Семья Тибо.Том 1

— Ежели это так, бедный мой друг, — возразил Векар, не складывая, однако, оружия мягкой иронии, — ежели это так, вас можно только пожалеть, ибо половина мира для вас закрыта! Да, да, человек, который подходит к большим проблемам без религиозного чувства, осуждён на то, чтобы понимать лишь малую толику. Красота нашей религии в том… Чему вы улыбаетесь?

Антуан и сам не знал, почему он улыбнулся. Быть может, просто такова была нервная реакция после целой недели тревог, после сегодняшнего дня долготерпения.

Аббат тоже улыбнулся.

— В чём же тогда дело? Значит, вы отрицаете красоту нашей религии?

— Нет, нет, — шутливо отнекивался Антуан. — Готов признать, что она «прекрасна». — И добавил задорно: — Только чтобы сделать вам приятное… Но всё-таки…

— Что всё-таки?

— Но всё-таки, быть «прекрасным» — это ещё не значит, что не нужно быть при этом разумным!

Аббат осторожно поиграл пальцами.

— Разумным, — пробормотал он с таким видом, будто это слово подняло целый океан вопросов, о которых он считал ненужным говорить в данную минуту, хотя знал их разгадку.

Он подумал и продолжал уже более напористо:

— Очевидно, вы принадлежите к числу тех людей, которые воображают, будто для современных умов религия теряет свой авторитет?

— Чего не знаю, того не знаю, — признался Антуан; и его сдержанный ответ удивил аббата. — Возможно, и нет. Возможно даже, все усилия современных умов — я имею в виду и тех, кто наиболее далёк от веры как таковой, — смутно тяготеют к конструированию каких-то религиозных принципов, к увязыванию понятий, которые в совокупности своей образовали бы некое целое, не так уж сильно отличающееся от того представления, какое многие верующие создают себе о боге.

Священник охотно подхватил слова Антуана:

— А как же иначе? Нельзя забывать условия человеческого существования. Единственно только одна религия может уравновесить дурную сторону наших инстинктов, ощутимую для нас самих. Это единственный критерий достоинства человека. И также лишь она одна способна дать человеку утешение в его муках, стать единственным источником смирения.

— Вот это верно, — иронически воскликнул Антуан, — лишь малое количество людей готово поступиться своим личным комфортом ради истины! А религия как раз — это сверхкомфорт, конечно, морального порядка! Простите на слове, господин аббат. И тем не менее существуют такие умы, для которых важнее понять, нежели верить. И они-то…

— Что они-то? — возразил священник. — Они неизменно становятся на позицию, весьма шаткую, куцую — интеллекта и рассудка. И не способны подняться над ними. Мы можем лишь жалеть их, мы, чья вера живёт и развивается совсем в иной области, бесконечно более обширной: в области воли, в области чувств… Разве не так?

Антуан снова двусмысленно улыбнулся. Но вагон был освещён так плохо, что аббат ничего не заметил, он продолжал своё, и именно эта его настойчивость свидетельствовала о том, что он не так уж сильно обманывается насчёт этого самого «мы», только что им произнесённого.

— В наши дни воображают, будто желание человека всё «понять» само по себе есть свидетельство его силы. А ведь верить — это понять. А понять — это верить. Или, проще, скажем так: «понимание» и «веру» нельзя мерить одною меркой. В наши дни кое-кто не желает считать истиной то, чего не в силах охватить его разум, недостаточно к тому подготовленный или же совращённый односторонним воспитанием. Но это просто означает, что люди топчутся на месте. А ведь вполне возможно достоверное познание бога и доказательство его существования с помощью разума. Ещё со времён Аристотеля, который, прошу помнить, был учителем святого Фомы Аквинского, разум доказывает, и весьма убедительно…

Антуан не прерывал аббата, но и не спускал с него скептического взгляда.

— Наша философия религии, — продолжал аббат; ему уже становилось не по себе от этого молчания, — даёт нам по таким вопросам доказательства, самые точные, самые…

— Господин аббат, — вдруг весело прервал его Антуан, — а имеете ли вы право говорить: религиозное мышление, философия религии?

— Право? — недоуменно переспросил аббат Векар.

— Да-с, именно право! Собственно говоря, вряд ли существует религиозное мышление, коль скоро мыслить — значит прежде всего сомневаться…

— О, мой милый друг, так мы с вами бог знает до чего договоримся, — воскликнул аббат.

— Я отлично знаю, что церковь такими пустяками не смутишь… В течение сотни, даже больше, лет она всячески изощряется, чтобы установить связи между религией и философией или религией и современной наукой, но, простите на слове, всё это очень смахивает на ловкий трюк, поскольку то, что питает веру, то, что является её предметом и столь сильно привлекает к ней натуры верующие, — это как раз и есть то сверхъестественное, которое отрицают и философия и наука!

Аббат пошевелился на скамейке: он начинал понимать, что дело пошло всерьёз. И поэтому в голосе его прозвучала досада:

— Вы, очевидно, совершенно не учитываете того, что именно с помощью интеллекта, с помощью философских рассуждений большинство молодёжи в наши дни приходит к вере.