Семья Тибо, том 2

– Зачем возвращаться к этому, старина? Ты хорошо знаешь, что я думаю… Я никогда не соглашусь с тем, что правительство может заставить меня принять участие в деле, которое я считаю преступлением, изменой истине, справедливости, общечеловеческой солидарности… В моих глазах героизм не у таких, как Руа: героизм заключается не в том, чтобы схватить винтовку и бежать к границе. Героизм в том, чтобы отказаться воевать и скорее дать себя повесить, нежели стать соучастником!.. Напрасная жертва? Кто знает? Именно нелепая покорность толпы делала и до сих пор делает возможным существование войн… Единичная жертва? Тем хуже… Что я могу сделать, если людей, у которых хватает смелости сказать "нет", так мало? Может быть, это объясняется просто тем, что… – он запнулся, – что известная… сила духа встречается не так уж часто…

Антуан слушал стоя, странно неподвижный. Его брови чуть заметно вздрагивали. Он пристально смотрел на брата и ровно дышал, словно во сне.

– Я не отрицаю, что нужна из ряда вон выходящая нравственная сила, чтобы восстать одному или почти одному против приказа о мобилизации, сказал он наконец мягким тоном. – Но это сила, потерянная даром… Сила, которая бессмысленно разобьется о стену!.. Убежденный человек, который отказывается воевать и идет ради своих убеждений под расстрел, привлекает все мои симпатии, все мое сочувствие… Но я считаю его бесполезным мечтателем… И заявляю, что он не прав.

Жак ограничился тем, что слегка развел руками, как минуту назад, когда сказал: "Что я могу сделать?"

Антуан с минуту смотрел на него молча. Он еще не отчаивался.

– Факты налицо, и они торопят нас, – продолжал он. – Завтра важность событий, – событий, которые ни от кого больше не зависят, – может вынудить государство распорядиться нами. Неужели ты действительно думаешь, что сейчас подходящий момент, чтобы обсуждать, соответствуют ли требования, которые предъявляет нам наша страна, нашим личным взглядам? Нет! Носители власти решают, носители власти распоряжаются… У себя в клинике, когда я срочно приказываю применить лечение, которое считаю нужным, я не допускаю никаких рассуждений… – Он неловко поднял руку ко лбу и на секунду прижал пальцы к векам; затем продолжал с усилием: – Подумай, малыш… Ведь речь идет не о том, чтобы одобрить войну, – надеюсь, ты не думаешь, что я ее одобряю, речь идет о том, чтобы подчиниться ей. С возмущением, если таков наш темперамент, но с возмущением внутренним, которое должно уметь молчать, когда говорит долг. Колебаться, когда в минуту опасности нужна твоя помощь, это значило бы предать общество… Да, это было бы настоящим предательством, преступлением по отношению к другим, отсутствием солидарности… Я не утверждаю, что надо отнять у нас право обсуждать решения, которые примет правительство. Но позже. После того как мы подчинимся им.

Жак снова улыбнулся.

– А я, видишь ли, утверждаю, что человек имеет право совершенно не считаться с националистическими притязаниями, во имя которых воюют государства. Я не признаю за государством права насиловать совесть людей по каким бы то ни было соображениям… Мне противно повторять все эти громкие слова. Однако это именно так: моя совесть говорит во мне громче, чем все оппортунистические рассуждения вроде твоих. Она говорит также громче, чем ваши законы… Единственное средство помешать насилию управлять судьбой мира – это прежде всего отказаться самому от всякого насилия! Я считаю, что отказ убивать – это признак нравственного благородства, который заслуживает уважения. Если ваши кодексы и ваши судьи не уважают его, тем хуже для них: рано или поздно они ответят за это…

– Хорошо, хорошо… – произнес Антуан, раздосадованный тем, что беседа опять отклонилась в сторону общих рассуждений. И спросил, скрестив руки: Ну, а практически?.. – Он подошел к брату и, охваченный внезапным приливом нежности, такой редкой у них обоих, обнял его за плечи: – Ответь мне, мой малыш… Если завтра объявят мобилизацию – что ты будешь делать?

Жак высвободился спокойно, но твердо:

– Я буду продолжать бороться против войны! До конца! Всеми средствами! Всеми!.. Включая, если понадобится, революционный саботаж! – Он невольно понизил голос. У него не хватало дыхания, он замолчал. – Я сказал это… Я и сам не знаю… – продолжал он после короткой паузы. – Но что несомненно, Антуан, совершенно несомненно, – я не буду солдатом. Никогда!

Он сделал усилие, чтобы улыбнуться в последний раз, кивнул головой в знак прощания и пошел к двери. Брат не пытался удержать его.

LXII. Пятница 31 июля. – Жак и Женни проводят день в социалистических кругах