Семья в огне

Сайлас окидывает взглядом всю ее целиком: руки, пальцы без колец, запястья, потертые кеды, темно-каштановые волосы, выбившиеся из небрежного пучка. Впервые он замечает несколько седых волос и мгновенно признает в ней живого, цельного человека, личность, а не набор соблазнительных частей тела. Она вновь становится для него поводом каждое утро перед работой (а теперь, когда началась школа, только по субботам) бросать велик на Аппер-Мейн-стрит, неподалеку от ее дома. Она – мать его покойного босса. Лидия Мори. Женщина, которой перемывают косточки все кому не лень. Каких только слухов о ней не ходит! Будто бы она – мать наркомана, чья халатность сгубила его самого и еще трех человек в придачу. Помешанная на сексе шлюха, которая изменила Эрлу Мори с рабочим, наркоторговцем, автостопщиком и зулусцем. Мать альфонса, который выкачивал деньги из Джун Рейд, покуда та не послала его куда подальше – а он в отместку порешил и себя, и ее. Чудовище, породившее на свет исчадие ада. Сайлас слушал да помалкивал. Ничего хорошего про Лидию Мори не говорили, если не считать комплиментом «лучшие сиськи в округе Личфилд». Так выразился его отец, когда они стояли на светофоре, и мимо прошла Лидия в топе с открытой спиной. «Девицы из “Пробки” рядом не валялись», – добавил он. Мамы в машине не было. Она никогда не любила Лидию Мори и говорила, что та «непутевая». А однажды, поболтав по телефону с подругой – спустя несколько дней после пожара, – сказала так: «Видно, никто не предупредил Лидию, что от кобеля не только блох подцепить можно, но и залететь. Никогда не пойму, как Джун Рейд могла связаться с этим шелудивым отродьем». И даже тут Сайлас промолчал.

Лишь раз он позволил себе что-то сказать по поводу случившегося – когда его допрашивали копы и начальник пожарной инспекции. Вечером они пришли к нему домой и спросили про день накануне свадьбы, когда он работал на участке Джун Рейд. Он рассказал ровно то же, что рассказывали Итан и Чарли: Люк поручил им привычную работу, какую они всегда делали для нью-йоркцев вроде Джун Рейд. Убрать сорняки с дорожек, сгрести упавшие ветки и листья, подравнять края цветочных клумб. Вот только заплатил он на сей раз вдвое больше и авансом. Вручая им деньги, Люк попросил выполнить работу в два раза лучше обычного. «Вы, ребята, молодцы, но сегодня я прошу вас выложиться на все сто». Сайлас передал эти слова полиции, однако те как-то не очень заинтересовались. Они больше расспрашивали про настроение Люка, не пил ли он, не употреблял ли наркотики. Сайлас ответил, что ничего такого не замечал. Люк был очень занят и немного взвинчен, но настроение у него было нормальное. Сайлас с ребятами приехали к дому Джун Рейд около двух часов дня, и сначала Люк работал вместе с ними: косил «джон диром» лужайки, пока Итан, Чарли и Сайлас делали все остальное. Около четырех часов дня Люк убежал по делам до половины седьмого. Как только он вернулся, Итак и Чарли укатили на стареньком «Саабе», а Сайлас поехал домой на велике – благо ехать было недалеко, меньше мили.

Кое о чем все трое умолчали: вскоре после отъезда Люка они сбежали за дом, на поле, за которым начинались земли Церкви объединения (церковь Муна подростки называли Луной, а ее последователей – лунатиками). Они не рассказали, как засели неподалеку от Луны и по очереди дули из бонга. У всех троих была с собой травка, так что они смешали три сорта и выкурили «свадебный салат», как язвительно назвал гремучую смесь Чарли. На Луне три друга потеряли счет времени и вернулись к работе лишь около шести вечера. Сайлас закинул желтый рюкзак с бонгом в каменный сарай рядом с кухней, приятели наспех закончили дела и еще до темноты разъехались по домам. К тому времени возле дома Джун Рейд уже стояло множество машин, а в доме – после репетиции свадьбы – было полно народу. Приятели решили, что Люк на них зол (их ведь нигде не было, когда он вернулся), и сбежали, не попрощавшись. К тому же он бы сразу увидел, что они накурились. Перед уходом Сайлас успел заметить на крыльце Лидию. Она сидела с Джун на плетеном диванчике и смеялась, а вокруг них, на столах с едой и цветами, мерцали крохотные чайные свечки. Он по сей день помнит запах свежескошенной травы, первые розовые полоски заката на горизонте и хлопанье брезента на ветру. Миллионы раз Сайлас прокручивал в голове эти две-три секунды перед отъездом домой.

Подумать только, та женщина на крыльце майским вечером и эта, что сейчас угрюмо переходит Херрик-роуд, закутавшись в бордовую флиску, – один и тот же человек! С тех пор он ни разу не слышал ее смеха и не видел, чтобы она улыбалась.