Семья вурдалака

Таким образом прошло несколько дней, и все это время он никого не видал, кроме доктора и Якова. С последним он иногда разговаривал о Дарье Александровне, но смог от него только узнать, что Даша еще находилась у своей бабушки и что она совершенно здорова. Доктор, посещая Руневского, говорил, что ему нужно как можно больше спокойствия, и на вопрос его, скоро ли ему можно будет встать, отвечал, что он еще должен пролежать по меньшей мере неделю. Все это еще более усилило беспокойство и нетерпение Руневского, и лихорадка его, вместо того чтобы уменьшиться, значительно увеличилась.

В одну ночь, когда сильный жар никак не давал ему заснуть, странный шум раздался близ него. Он стал прислушиваться, и ему показалось, что шум этот происходит в покоях, смежных с его комнатой. Вскоре он начал различать голоса бригадирши и Клеопатры Платоновны.

— Подождите хоть один день, Марфа Сергеевна, — говорила Клеопатра Платоновна, — подождите хоть до утра!

— Не могу, мать моя, — ответила Сугробина. — Да и ожидать-то к чему? Немного раньше, немного позже, а все тем же кончится. А ты, сударыня, уж всегда расхныкаешься, как девчонка какая. И в тот раз та же была история, как до Дашиной-то матери дело дошло. Какая бы я и бригадирша-то была, если б крови-то видеть не могла?

— Вы не хотите, — вскричала Клеопатра Платоновна, — всего лишь один раз отказаться от…

— Рыцарь Амвросий! — закричала Сугробина.

Руневский не мог удержаться, чтобы при этих словах не привстать и не приложить глаза к ключевой дыре.

Среди комнаты стоял Семен Семенович Теляев, одетый с ног до головы в железные латы. Перед ним на полу лежал какой-то предмет, закрытый красным сукном.

— Чего тебе надобно, Марфа? — спросил он грубым голосом.

— Пора, мой батюшка! — прошептала старуха.

Тут Руневский заметил, что на бригадирше было платье ярко-красного цвета, с вышитой на груди большой черной летучей мышью. На латах Теляева изображен был филин, и на шлеме его торчали филиновы крылья.

Клеопатра Платоновна, коей черты обнаруживали ужасное внутреннее борение, подошла к стене и, сорвав с нее небольшую доску со странными, непонятными знаками, бросила ее на пол и разбила вдребезги.

Внезапно обои раздвинулись, и из потаенной двери вошел в комнату высокий человек в черном домино и в маске, при виде коего Руневский тотчас догадался, что это тот самый, которого видел Антонио на вилле дона Пьетро де Урджина.

Сугробина и Теляев обмерли от страха, когда он вошел.

— Ты уже здесь? — спросила бригадирша дрожащим голосом.

— Пора! — ответил человек в черном.

— Подожди хоть один день, ну хоть до утра! Отец ты мой, кормилец, голубчик мой, благодетель!

Старуха упала на колени, и лицо ее стало страшным образом кривляться.

— Не хочу ждать!

— Еще хоть часочек! — простонала бригадирша, уже с трудом выговаривая слова, только губы еще судорожно шевелились.

— Три минуты! Воспользуйся ими, если можешь, старая ведьма!

Он подал знак Теляеву. Семен Семенович нагнулся, поднял с полу красное сукно, и Руневский увидел Дашу, лежащую без чувств, со связанными руками. Он громко вскрикнул и рванулся соскочить с дивана, но на него сверкнули маленькие белые глаза черного домино и пригвоздили на месте. Он ничего более не видал; в ушах его страшно шумело; он не мог сделать ни одного движения. Вдруг холодная рука провела по его лицу, и оцепенение исчезло. За ним стояло привидение Прасковьи Андреевны и обмахивалось опахалом.

— Хотите жениться на моем портрете? — вопросило оно. — Я вам дам свое кольцо, и вы завтра его наденете моему портрету на палец. Не правда ли, вы это сделаете для меня?

Прасковья Андреевна обхватила его костяными руками, и он упал на подушки, лишенный чувств.

Долго был болен Руневский, и почти все время не переставал бредить. Иногда он приходил в себя, но тогда мрачное отчаяние блистало в его глазах. Он был уверен в смерти Даши, и хотя ни в чем не был виноват, проклинал себя за то, что не мог ее спасти. Лекарства, которые ему подносили, он с бешенством кидал далеко от себя, срывал перевязи со своей раны и часто приходил в такое исступление, что Яков боялся к нему подойти.