Семя желания

Премьер-министр, достопочтенный Роберт Старлинг, лежал без сна однажды октябрьской ночью, одиноко ворочаясь в широкой кровати, откуда был изгнан катамит. В голове у него гудели голоса: голоса экспертов, говоривших, мол, они не знают, они просто не знают… голоса фантазеров, которые во всем винили вирусы, проникшие на вернувшиеся с Луны ракеты… голосами пикирующихся паникеров с последней конференции премьер-министров АнГоса, которые твердили: «Мы можем продержаться этот год… едва-едва можем продержаться этот год, но подождите следующего…» А один очень тайный голос нашептывал статистические данные и показывал – на фоне черноты спальни – ужасающие слайды. «Тут мы видим недавний продовольственный бунт в Куч-Бехаре, подавленный с крайней решительностью: четыре тысячи человек забросали землей в общей могиле, с них получится уйма пентоксида фосфора, верно? А тут у нас многокрасочный – в смысле множества цветов кожи – голод в Гулбарге, Бангалоре и Раджуре. Присмотрись внимательно, как восхитительно выступают ребра. Теперь перейдем к Ньясе: голодные смерти в Ливингстонии и Мпике. Могадишо в Сомали… то-то пир для стервятников. Теперь перенесемся на другую сторону Атлантики…»

– Нет! Нет! Нет!

Достопочтенный Роберт Старлинг кричал так громко, что разбудил своего маленького друга Абдула Вахаба, смуглого мальчика, который спал на раскладушке в гардеробной премьер-министра. Абдул Вахаб прибежал, завязывая на талии саронг, включил свет.

– Что случилось? В чем дело, Бобби? – Чувственные карие глаза исполнились тревоги.

– Так, ничего. Ничего такого, что мы могли бы изменить. Возвращайся в кровать. Прости, что разбудил.

Сев на край пружинистого матраса, Абдул Вахаб стал гладить премьер-министра по лбу.

– Будет, – говорил он. – будет, будет. Будет.

– Все как будто думают, – сказал премьер-министр, – что мы преследуем какие-то собственные цели. Они думают, я одержим жаждой власти, ха! – Он благодарно закрыл глаза под поглаживанием прохладной руки. – Они не знают, ничего не понимают.

– Конечно, не понимают.

– Это все ради их же блага. Все, что мы делаем, ради их же блага.

– Конечно, ради их блага.

– А окажись они на моем месте? Хотелось бы им ответственности и душевной боли?

– Они и минуты не продержались бы. – Вахаб все поглаживал холодной смуглой рукой.

– Ты хороший мальчик, Вахаб.

– Не такой уж хороший, – зажеманничал тот.

– Нет, ты хороший мальчик. Что нам делать, Вахаб? Что нам делать?

– Все будет хорошо, Бобби. Вот увидишь.

– Нет, ничего не будет хорошо. Я либерал, я верю в способность человека контролировать мир вокруг себя. Мы просто не оставляем ничего на волю случая. Вся планета умирает, а ты говоришь, что все будет хорошо.

Абдул Вахаб сменил руку: его господин лежал под очень неудобным углом.

– Я не слишком умный, – сказал он. – Я не разбираюсь в политике. Но я всегда думал: беда в том, что в мире слишком много людей.

– Да-да. Это самая большая наша проблема.

– Но ведь не теперь? Население очень быстро сокращается, разве нет? Люди умирают, потому что им не хватает еды, так ведь?

– Глупый ты мальчик. Очень милый, но очень глупый мальчик. Разве ты не понимаешь, глупый мальчик, что если бы мы захотели, то могли бы убить три четверти населения планеты вот так… – Он щелкнул пальцами. – Раз – и готово. Но дело правительства не убивать, а поддерживать жизнь своих граждан. Мы объявили войну вне закона, мы превратили ее в страшный сон прошлого. Мы научились предсказывать землетрясения и укрощать наводнения. Мы наполнили водой пустыни и заставили полюса расцвести, как розы. Это прогресс, это воплощение наших либеральных устремлений. Понимаешь, что я говорю, глупый ты мальчик?

Абдул попытался зевнуть, не открывая рта, улыбаясь сжатыми губами.

– Мы устранили все естественные препоны, какие когда-то мешали росту населения, – продолжал премьер-министр. – «Естественные препоны» – какое циничное и зловещее выражение. История человека – это история его контроля над окружающей средой. Верно, нас часто подводили. Большая часть человечества еще не готова к пелагианскому идеалу, но, возможно, это время скоро настанет. Они научатся через боль и лишения. Ах какой греховный мир, какой глупый мир! – Он глубоко вздохнул. – Но что нам делать? Тень голода нависла над планетой, и мы в его когтях. – Он поморщился метафоре, но решил ее пропустить. – И наши научные знания ничто перед этой угрозой.

– Я не слишком умный, – повторил Абдул. – Мой народ совершал не слишком умные поступки, когда считал, что урожай может оказаться плохим или рыба не будет клевать. Совершал, наверное, очень глупые поступки. Например, молился.

– Молился? – переспросил премьер-министр. – Когда мы молимся, то признаем свое поражение. В либеральном обществе нет места молитвам. Более того, молиться-то некому.

– Мой народ, – сказал, усердно поглаживая, Абдул, – многому умел молиться. Но главным образом мы молились тому, что назвали Аллахом. – Он произнес имя исключительно на арабский манер: с протяжным «л» и резким хрипом в конце.