Семя желания

– Давно пора, – забесновался Тристрам, вставая с нар. – Давно пора, гад ты этакий! Дай мне поесть, сволочь, перед уходом.

– Не ты, – с наслаждением отозвался надзиратель. – Он. – Он ткнул в сторону нар. – Вы еще долго с нами пробудете, мистер Грязнуля. Это его приказано выпустить.

Блаженный Амброз Бейли, которого надзиратель растолкал, моргая и щурясь, с трудом отрывался от созерцания извечного лика Бога, благодать присутствия которого снизошла на него в конце января. Он был очень слаб.

– Предатель! – рявкнул Тристрам. – Стукач! Наговаривал на меня, вот чем ты занимался! Купил себе постыдную свободу ценой лжи. – А надзирателю сказал, с надеждой расширив глаза: – Вы уверены, что это не ошибка? Вы совершенно уверены, что это не я?

– Он! – ткнул пальцем надзиратель. – Не ты. Он. Ты же не… – Он прищурился на листок у себя в руке. – Ты же не священник, что бы это ни значило, а? Всех священников приказано отпустить. Но сквернословы вроде тебя должны и дальше оставаться тут. Верно?

– Это возмутительная несправедливость! – завопил Тристрам. – Вот что это такое!

Он упал на колени перед надзирателем, схватив в мольбе его руки и сгорбив плечи, точно только что сломал шею.

– Пожалуйста, отпустите меня вместо него. Ему уже ни до чего нет дела. Он думает, что уже умер, что его сожгли на костре. Он думает, что уже на полпути к канонизации. Он даже не знает, что происходит. Пожалуйста!

– Он, – указал надзиратель. – Его имя на бумаге. Видишь? А. Т. Бейли. А ты, мистер Сквернослов, тут останешься. Не беспокойся, мы тебе другого дружка подыщем. Идем, старик, – мягко сказал он Блаженному Амброзу. – Тебе надо выйти отсюда и доложиться какому-то типу в Ламбете, который скажет тебе, что делать. Ну же, идем. – И он тряхнул его довольно сильно.

– Оставьте мне его паек, – взмолился Тристрам, все еще на коленях. – Это меньшее, что вы можете сделать, разрази вас гром. Я с голоду умираю!

– Мы все с голоду умираем! – рявкнул надзиратель. – А кое-кому приходится еще и работать, а не валяться весь день напролет. Мы все пытаемся протянуть на горстке питт там, паре капель синтелака тут. А кругом поговаривают, что, учитывая, как обстоят дела, и этого надолго не хватит. Ну же, пошевеливайся, старик.

Он снова тряхнул Блаженного Амброза.

Но Блаженный Амброз лежал с горящими глазами в священном трансе и не двигался.

– Еда, – ворчал Тристрам, с трудом поднимаясь. – Еда, еда, еда.

– Я тебе устрою еду, – пожурил надзиратель, совершенно не это имея в виду. – Пришлю тебе какого-нибудь каннибала, которых теперь арестовывают, вот что я сделаю. Вот кто будет тебе сокамерником, один из тех. Уж он-то тебе печенку вынет, сварит и съест.

– Вареную или сырую, какая разница! – застонал Тристрам. – Дайте ее мне, дайте ее мне.

– Бррр, – с отвращением фыркнул надзиратель. – Ну же, старик, – с растущим беспокойством обратился он к Блаженному Амброзу. – Вставай, будь паинькой. Ты выходишь на свободу. Домой, домой, домой, – заладил он.

Блаженный Амброз нетвердо поднялся, трясясь и опираясь на надзирателя.

– Quia peccavi nimis[15], – пробормотал он тоном слабоумного, потом рухнул на пол.

– Сдается, тебя шибко прихватило. Правда-правда, – сказал надзиратель и присел над ним точно над забившимся водостоком.

– Quniam adhuc[16], – бормотал, распростершись на полу, Блаженный Амброз.

Решив, что это его шанс, Тристрам обрушился на надзирателя как (по его мнению) башня. Оба они, задыхаясь, упали на Блаженного Амброза.

– Чего еще от тебя ждать, а, мистер Гадина? – зарычал надзиратель.

Блаженный Амброз застонал, как, наверное, стонала блаженная Маргарет Клитероу, когда на нее клали стофутовые гири в Йорке в 1586 году.

– Вот теперь ты окончательно нарвался, – выдохнул надзиратель, придавливая Тристрама коленями и мутузя обоими кулаками. – Ты сам напросился, сам, мистер Предатель. Помяни мое слово, живым ты отсюда не выйдешь. – Он злобно вмазал ему в подбородок, ломая вставные челюсти. – Ты уже давно нарывался!

Тристрам лежал неподвижно, отчаянно хватая воздух ртом. Надзиратель, все еще отдуваясь, потащил Блаженного Амброза Бейли на свободу.

– Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa[17], – все повторял этот расстрига, трижды ударяя себя в грудь.

Глава 8

– Хвала Господу! – ликовал Шонни. – Мейвис, ты только посмотри, кто пришел! Ллевелин, Димфна! Скорей, скорей, все сюда!

А вошел в дом не кто иной, как отец Шэкел, торговец посевным зерном по профессии, которого столько месяцев назад забрали подлые серомальчики в губной помаде. Отцу Шэкелу было чуть за сорок, у него была кругло остриженная голова, заметное пучеглазие и хронический ринит, вызванный искривлением носовой перегородки. Вечно открытый рот и распахнутые глаза придавали ему сходство с Уильямом Блейком, вдруг увидевшим эльфов. Теперь он, благословляя, поднял правую руку.

– Вы очень похудели, – заметила Мейвис.

– Вам удалось попасть под пытки? – поинтересовались Ллевелин и Димфна.

– Когда вас выпустили? – воскликнул Шонни.

– Больше всего бы мне хотелось чего-нибудь выпить, – сказал отец Шэкел.