Семья Зитаров, том 2

В один прекрасный день Дандены исчезли. Не сказав ни слова ближайшим соседям, инвалид продал корову мяснику, картофель и сено — лачужникам побережья и ночью уехал с Болотного острова. За исключением тонкостенного сарая, в котором ютились Дандены, здесь не оставалось ничего. Через некоторое время Карл получил письмо. Дандены просили, его присмотреть за оставленной «постройкой», а за это, пока хозяйство никто не купил, пусть соседи спокойно косят их луга и пользуются разработанной землей. Это, конечно, было не таким уж значительным подспорьем, но не слишком обременительным оказались и новые обязанности Карла — кому нужна хлипкая дощатая лачуга инвалида? Может быть, Данден боялся, как бы Карл сам не употребил ее на свои нужды? Вскоре в газетах появилось объявление: «Продается хозяйство в прекрасном месте. Лес, река, заливные луга. Земля частично возделана. Имеются новые постройки. Цена по соглашению».

Карлу предоставили строительный лес тут же на острове, в полукилометре от дома. Как только Сармите окрепла и могла управляться по дому, Карл взял пилу, топор и отправился в лес. Безумец — он хотел со всем один справиться! Некоторые ели оказались настолько толстыми, что их нельзя было обхватить двумя руками. Промучившись дня два, Карл пришел к выводу, что одному эта работа не под силу. Но где взять помощника? О Сармите не могло быть и речи, Эрнест не пойдет на помощь, а нанимать людей — чем им платить? Карл уже собирался идти в Пурвмалы просить работника помочь ему, но ему вдруг повезло. В воскресенье явился старый Криш проведать, как живут молодые. Узнав об их заботах, он удивился, как это они не вспомнили о нем.

— Дома теперь обойдутся без меня, — сказал он. — Скоту сено завезено, а покормить может и сам хозяин.

Он даже не пошел в Зитары, чтобы сообщить Эрнесту о причине своего отсутствия, и на следующее утро вместе с Карлом отправился в лес. Чтобы не задерживать Криша, Карл не обрубал сучья на деревьях — только валил их. Лес в этом месте был редким, поэтому деревья не мешали друг другу. Карл с Кришем проработали всю неделю. В субботу вечером все деревья были повалены. Тут явился Эрнест. Если бы поблизости не оказалась Сармите, неизвестно, чем кончилось бы все это.

— Смотри-ка, что у него за мода — переманивать у хозяина работников! — вместо приветствия проговорил Эрнест. — Неужели нельзя было как-нибудь известить меня? Я уж решил, что с Кришем что-нибудь случилось.

Он очень сильно испугался за своего батрака. Да и как не испугаться: ему не найти другого такого работягу. Но сейчас получилось хорошо: ту неделю, что Криш работал на Болотном острове, можно будет засчитать в уплату за наследство, если Карл когда-нибудь заикнется о своей доле.

— Когда поедете в церковь, заверните к нам, — сказал Эрнест при расставании. Он мог смело сказать так, Карл никогда не ходил в церковь.

До рождества Карл обрубил сучья и сжег те, что помельче. А как установился санный путь, стал возить бревна домой. Лошадь, простоявшая все лето без дела, округлилась, несмотря на то, что овес ей приходилось видеть только во сне. Зато теперь ей досталось. Карл спешил вывезти бревна и потом на месяц-другой уйти на заработки — в ту зиму повсюду рубили лес. Деньги были необходимы до зарезу, к весне нужно на остров привезти пилораму, приготовить деньги на плотника, а там предстояло еще много всяких расходом. Следующим летом надо обязательно подвести дом под крышу и вывести трубу. А работать в долг никто не захочет.

Это была жаркая зима и для человека, и для лошади. Человек не жаловался, а животное не умело этого делать. Лишь иногда, вытаскивая в гору особенно тяжелое бревно, лошадь останавливалась и оглядывалась на хозяина: разве ты не видишь, как мне тяжело? Болотная осока невкусна, а гора высока и воз тяжел. Ну как ты ее ударишь? Лучше берись сам за дело, подопри плечом и тащи. И пусть на шее чуть жилы не лопаются от натуги, но воз вытянуть надо. Нужны деньги, независимость и хлеб.

Из ноздрей лошади валят клубы пара. Останавливаясь на отдых, она тяжело и часто водит запавшими боками. Животное уже немолодо, зубы стерлись, жесткую траву оно жевать не может. Всю жизнь ее погоняли и погоняли.

— Ну, потяни же еще!