Семиярусная гора

Шли недели, погода уже навевала мысли о лете, когда в Св. Бонавентуру на обратном пути из Мексики неожиданно заехал Джон-Пол. Заднее сиденье его «бьюика» было завалено мексиканскими записями, фотографиями, и странными предметами, среди которых были револьвер и большие разноцветные корзины. Выглядел он относительно спокойным и довольным. Пару дней мы провели вместе, катались среди холмов и разговаривая, или просто молчали. Он побывал в Юкатане, как и планировал, потом в Пуэбло, едва разминулся с землетрясением в Мехико и одолжил большую сумму денег некому джентльмену, хозяину ранчо около Сан-Луис-Потоси[464]. На этом самом ранчо он пристрелил из револьвера ядовитую змею шести футов длиной.

– Ты рассчитываешь вернуть эти деньги? – спросил я.

– О, если он их не выплатит, я стану совладельцем ранчо, – беззаботно ответил Джон-Пол.

Теперь он возвращался в Итаку. Я не мог с уверенностью судить, собирается ли он записаться на летний курс в Корнелле и получить, наконец, диплом, или же возьмет еще несколько уроков лётного дела, и чем вообще будет заниматься.

Я спросил его, поддерживает ли он отношения со своим знакомым священником.

– О да, – сказал он, – конечно.

Спросил, не думал ли он стать католиком.

– Знаешь, я об этом подумывал.

– Почему бы тебе не пойти к священнику и не попросить каких-то наставлений?

– Наверно, так и сделаю.

Но голос звучал столь же неуверенно, сколь и искренне. Намерение есть, но вряд ли он что-нибудь предпримет. Я сказал-, что дам ему катехизис, но когда поднялся к себе в комнату, не смог его найти.

И Джон-Пол, в своем сияющем «бьюике» с низкой посадкой, с револьвером и мексиканскими корзинками на заднем сидении, вырулил на высокой скорости в сторону Итаки.

В беззаботные дни в начале июня, когда шли экзамены, я начал новую книгу. Она называлась «Дневник моего бегства от нацистов», и это была книга, которую мне нравилось писать, она была полна иносказаний и всяких фантастических идей в духе Франца Кафки. Написать о войне было своего рода психологической потребностью, которую все последние месяцы подавляло ощущение собственной причастности, вины за то, что продолжало происходить в Англии.

Я перенесся в Англию и, мысленно совмещая собственное прошлое с нынешними авианалетами, писал этот дневник. Как я уже сказал, мне было нужно это написать, хотя повествование часто отклонялось в сторону, и я не раз выводил его из тупика.

Погруженный в эту работу, занятый выпускными экзаменами и подготовкой к летней школе, я отложил проблему с призванием в трапписты, хотя и не мог совсем оставить ее.

Я сказал себе, что после летней школы поеду на ретрит к канадским траппистам, к Богоматери Озерной в пригороде Монреаля[465].

Глава 3 Спящий вулкан

I

Прохладными летними вечерами, когда пустела дорога, уходящая за старую электростанцию, прачечную и гаражи, и контур холмов становился едва различим на фоне звездного неба, я имел обыкновение прогуливаться среди душистых полей в сторону темнеющих коровников. Вдоль западной стороны футбольного поля шла роща, а в роще находились две часовенки. Одна была посвящена маленькой Терезе[466], а другая – грот Богоматери Лурдской. Грот не был обезображен излишествами, как обычно бывает с искусственными гротами. Здесь хорошо было молиться в темноте, когда ветер шумел в ветвях высоких сосен.

Иногда были слышны другие звуки: смех монахинь, клириков, братьев и остальных слушателей летней школы, которые с удовольствием смотрели кинофильмы в здании Алюмни-Холл[467] по другую сторону рощи. Фильмы показывали каждый вторник.

Во вторник вечером весь кампус пустел, а Алюмни-Холл заполнялся до отказа. Я, наверно, был единственный, кто не ходил в кино, да еще мальчик на телефонном коммутаторе в спальном корпусе. Он был вынужден остаться, ему за это платили.

Даже мой друг отец Филофей, который занимался изданием рукописей четырнадцатого века, разбирал со мной путь св. Бонавентуры к Богу по Itinerarium и изучал сочинение Скота De Primo Principio, ходил в кино в надежде, что покажут что-нибудь легкое. Но как только комедии заканчивались, он уходил. В драмах и приключениях он толку не видел.