Семиярусная гора

В холле гостевого дома их целая полка. Синие, желтые, розовые, зеленые, серые – с затейливыми шрифтами или строгими, некоторые даже с картинками, и на каждой какая-нибудь надпись: «Траппист говорит…», «Траппист утверждает…», «Траппист провозглашает…», «Траппист заклинает…» А что траппист говорит, утверждает, провозглашает, заклинает? Говорит он примерно следующее: «Пришло время поменять ваши взгляды», «Не пора ли взяться за ум и сходить на исповедь?», «После смерти: что там?» и тому подобное. У этих траппистов всегда есть что сказать мирянам и мирянкам, семейным и одиноким, пожилым и юным, тем, кто служит в армии, и кто демобилизовался, а также тем, кто не годен к строевой службе. У них найдется совет для монахинь, и тем более – для священников. Им есть что сказать о том, как построить дом, как отучиться четыре года в колледже, не слишком сильно пострадав духовно.

А одной из брошюр есть что сказать даже о Созерцательной Жизни.

Все складывалось как нельзя лучше для моего двойника, моей тени, моего врага, Томаса Мертона. Если он предлагал книгу об ордене, к нему прислушивались. Если он надумал печатать и публиковать стихи, с ним соглашались. Почему бы ему не писать еще и для журналов?..

В начале 1944 года, когда приближалось время приносить первые обеты, я написал стихотворение св. Агнесс к ее январскому празднику. Закончив его, я почувствовал, что мне все равно, напишу ли я еще хоть одно стихотворение в своей жизни.

В конце года, когда были напечатаны «Тридцать стихотворений», я чувствовал то же самое, только еще сильнее.

На следующее Рождество снова приехал Лэкс и сказал, что я должен писать больше стихов. Я не возражал. Но в глубине души не верил, что такова Божья воля. И дон Витал, мой исповедник, тоже так не думал.

Потом однажды – на праздник обращения св. Петра, в 1945 году – я пришел к отцу настоятелю за духовным наставлением, и, хотя я даже не думал об этом и не упоминал, он неожиданно сказал мне:

– Я хочу, чтобы ты продолжил писать стихи.

III

Очень тихо. Утреннее солнце освещает домик привратника, сияющий в это лето свежей краской. Отсюда видно, что пшеница на холме святого Иосифа уже начинает созревать. Монахи, проходящие ретрит перед рукоположением, рыхлят почву в саду Гостевого дома.

Очень тихо кругом. Я думаю о монастыре, в котором нахожусь. О монахах, моих братьях, моих отцах.

У них много дел. Одни занимаются пищей, другие – одеждой, кто-то чинит трубы, кто-то латает крыши. Кто-то красит дом, другие метут комнаты, третьи натирают полы в трапезной. Кто-то надевает маску и идет на пасеку доставать мед. Трое или четверо сидят в отдельной комнате за пишущими машинками и весь день отвечают на письма, в которых люди просят молитв, потому что они несчастны. Еще кто-то чинит тракторы и грузовики, другие водят их. Братья воюют с мулами, пытаясь загнать их в хлев. Или выходят на пастбище за коровами. Или ухаживают за кроликами. Один сказал, что умеет чинить часы. Другой строит планы будущего монастыря в Юте.

Те, кто не имеет особых послушаний, не ходит за курами или свиньями, не пишет брошюр, не упаковывает их для отправки по почте, не занят составлением сложных служб по миссалу, те, кто не делает ничего специального, всегда могут выйти полоть картошку или мотыжить ряды кукурузы.

Когда на колокольне зазвонит колокол, я кончу печатать и закрою окна в комнате, где работаю. Отец Сильвестр остановит свое механическое чудище – газонокосилку, а его помощники пойдут домой, прихватив мотыги и лопаты. Я возьму книгу и немного прогуляюсь под деревьями, если останется время до ежедневной мессы. Большинство других рассядутся в скриптории и будут писать рефераты по богословию или выписывать что-нибудь из книг на тыльную сторону конвертов. А один-другой станут в дверях, которые ведут из Малой галереи во внутренний садик, и, перебирая пальцами розарий, будут ждать неизвестно чего.

Потом мы все пойдем в хор, и будет жарко, и будет громко играть орган, и органист, который пока только учится, то и дело будет ошибаться. Но на алтаре будет предложена Богу вечная жертва Христа, Которому все мы принадлежим, и Который собрал нас здесь.

Congregavit nos in unum Christi amor [529].

IV

Америка открывает для себя созерцательную жизнь.

История христианской духовности знает немало противоречий, и одно из них – то, как святые отцы и современные папы смотрят на деятельную и созерцательную жизнь. Святой Августин и святой Григорий сокрушались о «бесплодности» созерцания, хотя и признавали, что само по себе оно выше деятельности. А папа Пий XI в апостольском постановлении «Umbratilem» ясно выразил, что созерцательная жизнь гораздо более плодотворна для Церкви (multo plus ad Ecclesiae incrementa et humani generis salutem conferre[530]), чем учительная и проповедническая. Для поверхностного наблюдателя удивительнее всего то, что подобное утверждение родилось в наше деятельное время.