Семиярусная гора

Лэкс отвез этот сборник Марку Ван Дорену, а Марк послал Джеймсу Лафлину в New Directions [523], и как раз перед Постом я узнал, что тот собирается их напечатать.

Необыкновенно аккуратный томик «Тридцати стихотворений»[524] дошел до меня в конце ноября 1944 года, как раз перед началом ежегодного ретрита. Я вышел под серое небо, под кедры на краю кладбища и стоял на ветру, предвещавшем близкий снег, сжимая в руке напечатанные стихи.

II

Казалось бы, к тому времени мне следовало забыть о проблемах, связанных с поисками себя. Я уже принес простые обеты. Мои клятвы должны были бы избавить меня от поисков какого-то особого предназначения.

Но есть еще эта тень, мой двойник, писатель, который последовал за мной в монастырь.

Он продолжает преследовать меня. Он оседлал мои плечи, как злой старик плечи Синдбада. Он по-прежнему носит имя Томас Мертон. Не имя ли это врага?

Предполагается, что он мертв.

Но он встречает меня при дверях каждой молитвы, он следует за мною в церковь. Вместе со мной этот Иуда преклоняет колени в тени колонн и постоянно нашептывает мне в ухо.

Он деловит. Он полон замыслов. Он дышит идеями и новыми сюжетами. Он сочиняет книги в тишине, которая должна быть напоена сладостью бесконечно плодотворного мрака созерцания.

И что хуже всего – на его стороне вышестоящие. Они не хотят вышвырнуть его. Я не могу от него избавиться.

Возможно, в конечном счете он убьет меня, выпьет всю мою кровь.

Никто, кажется, не понимает, что один из нас должен умереть.

Иногда я смертельно боюсь. Бывают дни, когда мне кажется, что от моего призвания к созерцанию не осталось ничего кроме горстки пепла. А все спокойно говорят: «Писательство – твое призвание».

И он стоит и преграждает мой путь к свободе. Я прикован к земле египетским рабством его контрактов, рецензий, версток, всевозможных планов книг и статей, которые навалились на мои плечи.

Когда мне впервые стали приходить мысли о писательстве, я «в простоте», как мне казалось, рассказывал о них отцу наставнику и отцу настоятелю. Я думал, что «откровенен со старшими». В каком-то смысле, наверное, так.

Но очень скоро им пришла мысль, что меня следует подключить к работе по переводу различных произведений.

Это довольно необычно. В прошлом трапписты не жаловали интеллектуальный труд, порой даже излишне резко противились ему. Таков был и чуть ли не главный боевой клич де Рансе[525]. К монашеской графомании он испытывал особую ненависть и по-донкихотски ополчился против всей бенедиктинской Конгрегации Святого Мавра[526]. Баталии окончились сценой примирения между де Рансе и великим Доном Мабийоном[527], которая читается в духе Оливера Голдсмита[528]. В восемнадцатом и девятнадцатом веке для монаха-трапписта считалось почти грехом читать что-либо кроме Писания и житий святых, причем тех, которые представляют собой цепь фантастических чудес с вкраплениями благочестивых банальностей. Считалось подозрительным, если монах проявляет слишком живой интерес к отцам Церкви.

Но в Гефсимании я застал совершенно иное положение.

Во-первых, я оказался в доме, который кипел энергией и переживал расцвет, каких он не знал в течение девяноста лет. После почти вековых трудов и безвестности Гефсимания внезапно стала превращаться в очень заметную и активную силу в цистерцианском ордене и в католической церкви Америки. Монастырь был переполнен кандидатами и послушниками. Он уже не мог вместить всех. Во время праздника святого Иосифа в 1944 году, когда я приносил свои первые обеты, отец настоятель зачитал имена тех, кто был избран для первого дочернего дома Гефсимании. Два дня спустя, на праздник святого Бенедикта, монахи выехали в Джорджию и обосновались в сарае в тридцати милях от Атланты, воспевая псалмы на сеновале. К тому времени, когда это будет напечатано, появится еще один цистерцианский монастырь в Юте, один в Нью-Мексико, и еще один предполагается в отдаленных южных штатах.

Материальный рост Гефсимании – это следствие более широкого движения – духовного оживления, которое идет во всем ордене, по всему миру. Ему же мы обязаны изданием цистерцианской литературы.

В скором времени в Соединенных Штатах будет уже шесть мужских цистерцианских монастырей и один женский. Новые общины будут основаны в Ирландии и Шотландии, а значит, понадобятся новые английские книги о жизни цистерцианцев, духовности ордена и его истории.

Но и помимо того Гефсимания выросла в некий очаг апостольской деятельности. Все лето каждые выходные гостевой дом наполняется приезжающими на ретрит гостями, которые молятся, отгоняя мух и отирая льющийся на глаза пот, слушают, как монахи поют службу, внимают проповедям в библиотеке и едят сыр, который брат Кевин делает во влажном сумраке погреба, очень для этой цели подходящего. И вслед за оживлением ретрита Гефсимания стала издавать множество брошюр.