Семирамида. Золотая чаша

— Почему ты, червяк, позволяешь себе называть царскую дочь мошенницей? Ты знаешь о Шаммурамат что-то постыдное? Что-то такое, что может позволить тебе оскорблять дочь твоего повелителя и жену знатного ассирийца?

Сарсехим опешил, мысли заметались.

— Она с детства отличалась дерзостью и буйным нравом?

Бен-Хадад усмехнулся.

— С каких пор живость характера дает право всякой мрази обвинять девушку из хорошей семьи в пронырливым нраве, подлости, коварстве и лжи?

Сарсехим растерялся. Он впервые не нашел ответ. Так и стоял перед царем с упрощенным, недоуменным лицом. Его немота вовсе не рассердил царя, напротив, Бен-Хадад терпеливо ждал. Наконец царь первым нарушил тишину.

— Скажи, евнух, почему ты не сумел доставить Шаммурамат в Дамаск? Зачем угодил в засаду ассирийцев?

Этот вопрос окончательно лишил евнуха дара речи.

Он неопределенно развел руками, только потом, сообразив, что молчание в присутствии царя может дорого обойтись его пупку, сослался на богов.

— Так решили боги.

Бен-Хадад кивнул.

— Возможно, — царь кивнул и надолго задумался.

Мысли его были далеко — где, евнух, как ни старался, не мог угадать. Неожиданно Бен-Хадад признался.

— Гула ударила Ахиру, — у царя на глазах выступили слезы.

— Это великая беда, но царевну можно понять… — залепетал в оправдание евнух. — Возможно, он пытался предъявить свои права?..

Царь усмехнулся.

— Евнух, ты, кажется, не дурак, а ведешь себя, как последний… — он не договорил и сплюнул. — Ты разве не понял, евнух? Какие права? Ахира не знает таких слов. Она ударила дурачка, безобиднейшее существо на свете, у которого и в мыслях не было обижать собаку. Она ударила его за то, что он всего — навсего дернул щенка за хвост. Не сильно, как трехлетний ребенок.

— Принцесса, возможно, просто не сдержалась. Она порывиста, бывает капризной…

— Ты не понял, евнух. Она ударила дурачка расчетливо, между ног. Ахира зарыдал. Боги не простят мне его слезы. Они не простят их и Дамаску. Мы здесь часто и много любим, порой не разбирая ни возраста, ни кто кому отдан богами. Но мы не звери, как утверждают в Ассирии. Я признаю тебя виновным в том, что ты не довез обещанную мне Закиром девицу, выказавшую истинное благородство, доказавшую, что Ашерту на ее стороне. Я многое знаю, евнух. Я знаю все — и то, что Гула обвела меня вокруг пальца, и ее злобный нрав, который она получила в наследство от своей покровительницы, богини мертвых Эрешкигаль. Признайся, евнух, это владычица подземного мира вскормила ее своим молоком, и не три дня она поила ее, а до того момента, когда девочка обретает способность рожать? Это Эрешкигаль направила ее в мир живых, чтобы смущать и соблазнять смертных? Тебе известно, что после случая на охоте Салманасар поспешил сообщить всем окрестным правителям, что сестра подняла руку на сестру, а мне в назиданье прислал член поганого, лишенного сана за растрату храмовых денег жреца и в придачу такую мразь, как ты, евнух. Это чревато. Это очень чревато… Властитель Реки передал — в данный момент он ничем не может помочь мне. Со мной остались только те, кому нечего терять.

— Неужели сестринская ссора может ввергнуть мир в беду?

— Кого ты имеешь в виду, говоря о сестрах?

Сарсехим удивился.

— Гулу и Шами.

Бен-Хадад поднялся со скамьи, прошелся, размял ноги.

— Нет, Сарсехим, речь идет о ссоре между грозной и обильной на дары Ашерту, по — вашему Иштар, и владычицей мира мертвых, серенькой и злобной Эрешкигаль. Эта ссора извечна. Она началась с того момента, как одна из сестер сразила чудовище, а другую за злобность нрава небесные боги спустили под землю, чтобы та охраняла мир мертвых, и это противостояние, насколько тебе известно, способно сгубить весь мир.

Он сделал паузу, затем в сердцах признался.

— Шаммурамат, дочь Ашерту, тоже подарила бы мне наследника. Она не бросила меня в трудный час. Она не покинула бы Дамаск, испугавшись угроз ассирийских бандитов.

Еще долгая пауза.

— Признайся, евнух, — доброжелательно предложил царь, — и тебя не станут пытать.

Сарсехим схватился за голову.

— В чем?!

— Во всем, — уточнил Бен-Хадад.

— О, великий царь?! — евнух принялся отчаянно бить себя по щекам.

Правитель поморщился.