Семирамида. Золотая чаша

Перемена презрения, которое раньше так и сочилось из царского чиновника, на доброжелательный интерес, возродила у Сарсехима надежду с помощью Азии выяснить, какую судьбу готовит ему Шурдана.

Как-то он пригласил чиновника разделить с ним кувшин вина.

После первого трепетного смакования евнух еще раз настойчиво посоветовал Азии держаться подальше от Гулы.

На эти слова Азия ответил так.

— Дело не во мне и не в этой порочной женщине. Если ты полагаешь, евнух, что я поддался на ее чары и изменю своему господину, как поступили похотливые сирийцы, ты ошибаешься. Людям Ассирии не пристало, подобно кроликам, принюхиваться к грязной, порождающей их дыре. Мы воины, и не какой-то заезжей шлюхе учить нас повиновению или безумию. Мы страшны в бою, а не в постели.

— В таком случае, уважаемый, — обратился к нему евнух, — объясни, почему сын великого Салманасара, твой господин и покровитель, отдавая тебе царскую дочь, призвал тебя «быть ассирийцем»?

Чиновник усмехнулся.

— Ты приметлив, евнух, и угодил в самую точку, но я хотел поговорить с тобой о другом. Впрочем, я действительно родом из переселенцев. Моего деда привели из Палестины и поселили под Калахом. Дали землю, ссуду на обзаведение. Дед оказался неглуп и сумел разбогатеть, а отец дать мне образование в эддубе[25]. Так в Месопотамии назывались общеобразовательные школы). В одном из походов я отличился и был представлен царю. Во время награждения признался царю, что обучен грамоте. Салманасар взял меня в свою канцелярию. Теперь страной управляет его сын, защити его Ашшур. Я всегда верно служил Ассирии, исполнял обязанности сборщика налогов, но сейчас меня заставляют заниматься не свойственным мне делом. Я с усердием выполняю свой долг, хотя не отрицаю — в этой хромой есть что-то занятное.

Он сделал паузу, затем признался.

— В самый захватывающий момент, когда ты воспарил на ней к самым облакам; когда, казалось, и она обрела немыслимые подъемные силы, ты ощущаешь, что это не все и не до конца. Что-то очень вкусное, что-то, — он пощелкал пальцами, — очень чувствительное и пугающее, тебе так и не удалось отведать. Она знает об этом. Она теребит, она не дает уснуть, она стесняет движения, прижимается, обнимает ногами. Она ведет себя как мягкая и податливая вода и прочный, терзающий холодом лед. Эта женщина, Сарсехим, как эхо. Понимаешь, евнух — хотя, что ты можешь в этом понимать! — когда кричишь в горах, знаешь, что ты крикнул. Но когда слышишь ответ, это вроде и твой, и не твой зов. Что-то в нем всегда не так. Словно эхо добавляет в него какой-то свой смысл. Так и с этой женщиной. Она сначала робеет и отвечает вполголоса. С каждым разом, с каждой новой попыткой ты пытаешься добиться от нее, чтобы она заговорила в полный голос. Но когда она вскрикнет, ты уже и сам не рад, что добился этого.

Сарсехим резко склонился к нему.

— Ты испытываешь ужас?

Азия кивнул, потом предупредил.

— Я тебе ничего не говорил, евнух.

— А я ничего не слышал, — подыграл ему Сарсехим.

Некоторое время оба молча смаковали вино.

Поставив чашу, евнух спросил.

— Скажи, где в Палестине обитала твоя семья?

— Неподалеку от Мегиддо^{21}. Мы жили в деревне, называемой «Бей палкой».

Сарсехим схватил чиновника за руки.

— Как звали твоего деда, Азия?

— Илия.

— Были ли у него братья?

— Да, был младший брат, он жил в той же деревне.

— Его звали Азгад?

Азия до боли крепко сжал руки скопца и повторил.

— Его звали Азгад!

— Это был мой отец, Азия.

На глазах у обоих выступили слезы. Они долго плакали, гладили друг другу руки. Потом выпили вина. Потом опять выпили. Доверительный разговор вели до полуночи. Когда стража на улицах три раза прокричала: «В Калахе все спокойно!» — и в доме стихло, Азия разоткровенничался. Все в стране пошло «наперекосяк». Многие в Калахе, Ниневии, Шибанибе[26] и других городах после победы на западе затаили дыхание. Многие в стране уверены, что спор, кому достанется наследство Салманасара, без крови не разрешится. Надвигающейся смуте много подтверждений — и назначение новым туртаном Шамши-Адада, и вопрос о распределении дани, связанный с пророчеством Набу-Эпира.

— Знай, Сарсехим, — продолжил Азия, — сильные в общинах уже давно начали тайно присваивать земли переселенцев. Теперь, получив известие о недомогании, которое преследует великого царя, они взялись за них особенно рьяно. Вывод пришлых в Ассирию был начат еще отцом нынешнего царя, но только теперь они начали приносить весомый доход в казну. Что взять с коренных ассирийцев?! Они уже не в силах содержать ни землю, ни вести хозяйство, ведь их заставляют почти ежегодно участвовать в походах. Сильные в городах не прочь наложить тягло на обросших добром пришлых. Они начали приписывать их к общинам, а это означает новые тяготы, налоги в пользу города, ведь царский оброк тоже следует выплачивать в полной мере. Это идет вразрез с пожеланиями царя — я-то знаю! Беда в том, что сильные никогда бы не распоясались, если бы кое-кто не оказывал им тайное покровительство.

— Ты имеешь в виду?..

Азия перебил его.

— Молчи!