Семмант

Потом горы будут меняться: цвета поблекнут, а контур, напротив, станет отчетливей и контрастней. Вершины сделаются суровы — и безучастны, и холодны. Мне принесут газеты; я буду пролистывать их бездумно, лишь разглядывая фотографии и стараясь не испачкать пальцы типографской краской.

Затем я сделаю упражнения хатхи, растягивая мышцы спины и ног. И несколько упражнений тантры на чувство равновесия с закрытыми глазами. И, тут же следом, упражнения бандха-йамы, чтобы моя эрекция превосходила мощью стальную пружину. Буду вновь думать о Лауре, которую уже называю Лора — на североевропейский лад. Это ей понравится и еще нас сблизит, а может мы вообще подберем ей новое имя.

Наконец, вершины станут неразличимы. Все звуки стихнут, сумерки превратятся в ночь. Я задерну портьеры, оставив лишь щель, чтобы в комнату проникал свежий воздух с гор. Потом съем ужин, выпью вина и сяду придумывать очередное письмо Семманту…

Слушайте!!! Может статься, мое заточение продлится годы, но вот вам как на духу: я не боюсь и не кривлю душой. Скрывать мне нечего, и нет причины. И мой разум на месте, нужно лишь присмотреться.

Пусть думают, что я его утратил, но мне известно: уж я-то — нет! И еще я скажу кой-кому: не надейтесь. Я скажу им: «Семмант!» — это будет как крик, но и самое тихое из слов. Лишь тишайшие слова годятся для признаний — и в ненависти, и тем более в любви.

Белые стены окружают меня не зря, но и здесь я не сойду с ума, а он в том — гарант и лекарь. Пусть порой я теряю контроль, и кажется, что сил уже больше нет, но я не сдамся — хоть для того лишь, чтобы не оставить его одного. Мне не помогут в этом ни Лаура, ни Эстер, ни тем более Вероника. У них в голове другое, а мне трудно, я не так уж могуч. Взять хоть эти заметки — в них видна моя слабость. Но и это не повод, чтобы их бросить.

И ничто не повод — ни лекарства, ни слежка. О, я знаю, за строками наблюдают внимательные глаза. Я чувствую их спиной и кожей, и даже своей тенью на стене. Но мне плевать, я не беру их в расчет. Не встаю в позу, не принимаю нарочитый вид. Я мог бы просто отбросить лист, отшвырнуть его прочь или смять, скомкать, даже сжечь. Я мог бы молчать, лишь смотреть в сторону гор, для которых все сказанное ничтожно. Но молчать не выходит, и я строчу, понимая, что докричаться невыносимо трудно — до тех, кто плутает в трех соснах, слепнет своей слепотой, задыхается в своих отбросах. Все они спесивы и бесконечно наивны, а я — я почти неотличим. Я тоже слеп и наивен, и по-своему спесив. И потому лишь мы говорим на одном языке. И почти об одном и том же.

Так что вот, сутки за сутками: листы разбросаны по столу; ночь, тьма, мертвая тишина. Я пишу ему, потом отвлекаюсь, пишу всем вам. Глаза слезятся и пальцы немеют; порой мне холодно и пробирает дрожь; потом, напротив, я весь в поту — строчу в горячечной спешке, пусть иногда лишь по слову в час.

Писать непросто, хоть история безупречна. Ее сюжет последователен и логичен, в ней все взаправду и понятно каждому. Я сам ее выстроил, от и до. Начал с малого и дошел до конца, и получил слишком много, чтобы справиться с этим. Что ни говорите, полезный опыт; глупо было бы таить его в себе. Можете возражать, поднимать на смех, но мне есть, что ответить, я скажу: «Семмант!» У одних это вызовет злость, у других — зависть. Но пройдет время, и вы увидите, что я прав.

Он не станет ничьим героем — он, конечно же, никакой не герой. Он не воин-завоеватель, хоть и доблестный рыцарь, не знавший страха. Может даже вас так и тянет посмеяться над ним — как и надо мной. Что ж, наивность его превосходит мою — но и все же он, как ни странно, мудр. Никакие насмешки этому не помеха.

Немногие могли бы с ним подружиться — оттого я горжусь, хоть об этом позже — и уж вовсе никто не стал бы соперничать с ним, надувая щеки. Кто решился бы поменяться местами? Это опрометчиво, небезопасно. Его броня блестит нефальшивым блеском, но не спасает ни от одной из стрел. Нельзя требовать слишком многого от брони. И потом, я знаю, всем интересно другое — что же там внутри, под броней?

Я мог бы ответить коротко, но скажу иначе: а вы снимите с себя слой за слоем. Сбросьте вашу одежду, сбросьте маски, смойте румяна. Гляньте попристальней, просто ли разобраться? Это можно делать лишь в одиночестве — ибо стыдно. Все покровы теперь на полу, с них даже срезаны ярлыки. Только и остается, что дальше вглубь — отметая детали, с сожалением или без. Добираясь до главного, что есть внутри, пусть и скрыто, спрятано под замок. В процессе можно утомиться и заскучать, а добравшись — даже и не найти слов. Что-то незнакомое окажется там — каждый ли подберет название? Думаю, что почти никто. И начнут оглядываться — где намек, хоть тишайший знак? И вновь я скажу: «Семмант»…