Семнадцать рассказов (сборник)

— Я? — с ужасом воскликнул он.

— Да… Я вас подойду поцеловать, а вы подставите щеку из милости, — на мол тебе подачку, убирайся только.

Он даже затрясся со злости на седле.

— Я, чтобы я?.. О, вы меня не знаете. Вот что я вам скажу… Ну, можете ли вы мне надоесть?.. Люди — пренелепое создание: вы знаете, тут что-нибудь из двух…

— Однако и последовательность у вас мыслей! — засмеялась она.

— К чёрту последовательность! — крикнул он. — Тут что-нибудь из двух: пьёт человек целый год херес, потом бросает. «Помилуйте, — говорит — он мне ужасно надоел, изо дня в день целый год». Другой пьёт его пять лет. и говорит: «Помилуйте, я к нему привык».

— Это как называется — гиперболою? — спросила она.

— Это называется, — ответил он, — аксиомою: если женщина не захочет чего понять, то упрётся, как…

— Как осёл, — подсказала она.

— Как ослица, — полуулыбнувшись поправил он, — как ослица… Валаамова, потому что та говорила.

— Ведь это уж дерзости пошли, — заметила она.

— Да я ещё не того вам наговорю, — подтвердил он.

— Merci, я не желаю слушать.

Она хотела пустить лошадь вперёд, он удержал её под уздцы.

— Я вёл к тому, — говорил он, плохо понимая, что он говорит, еле связывая слова, — я хотел сказать вам, что я привыкаю к той обстановке, в которой живу, и она мне не надоедает.

— Радуюсь за вас, — сдерживаясь ответила она; он начинал её злить.

— Я не знаю, что вы нашли во мне дурного…

— О, вы идеал! Совершенство во всех отношениях. Вас надо под стеклом держать ради редкости. Только вот что я вам скажу: если вы теперь такой, — вы посмотрите на себя: глаза горят, губы раскрыты, брови сдвинуты — вы меня чуть зарезать не готовы; ну, что бы это было, если бы вы были моим мужем?.. В том-то и беда, друг мой, что у вас у всех убеждение сложилось, что вы властители мира, а мы — существа, созданные для вас… Как наш священник отец Иван говорит: «Хорошо быть женатым: придёшь домой — жена, самовар»… Вы ведь для самовара женитесь, чтобы вам тепло было. Вы и любите-то все из эгоизма, и подарки-то жене дарите за то, чтобы она вас любила…

— Какой цинизм! — пробормотал он.

— Цинизм! — передразнила она. — Скажите пожалуйста, а если жена ваша заведомо живёт с вашим приятелем и вас терпеть не может, — вы будете ей через день подарки возить, как бы её ни любили?

— Да это очень естественно, — протестовал он.

— Все вы эгоисты, у всех у вас самолюбие выше головы, все вы дрянь препорядочная. Пустите, — я хочу вперёд…

— Нет, я не пущу, — со злостью ответил он, заслоняя дорогу.

Она вдруг круто повернула назад, ударила коня по шее, и во весь дух понеслась по дороге.

— Лизавета Борисовна! — кричал он, во всю прыть догоняя её. — Лизавета Борисовна!

Она не слушала и скакала вперёд. Он шпорил свою лошадь насколько мог. Вот она всё ближе, ближе, вровень с ним.

— Лизавета Борисовна!

Она не слушала.

Он опередил и круто стал поперёк дороги.

— Куда вы едете?

— Домой. Пустите.

— Не пущу.

Она попробовала взять в влево, но он загораживал проезд всем телом лошади.

— Не пущу; кончимте разговор.

Краска бросилась ей в лицо, губы сжались, глаза вспыхнули.

— Вы меня сейчас пропустите, — тихо и настойчиво сказала она.

Он вызывающе смотрел на неё, выпрямившись на седле и даже как будто улыбаясь.

Она вдруг подняла хлыст, между бровей явилась складка, углы рта опустились. Такою он никогда её не видал.

— Дайте дорогу!

Он покачал головою.

— Нет!

Она размахнулась, и во всю силу ударила хлыстом. Он только немножко съёжился, когда хлыст впился ему в шею. Зато лошадь разгорячилась от удара. Она поворотила в сторону и поскакала в лес, в самую чащу.

Он невольно провёл рукою по шее: что-то было больно и вздулось. Он точно не понял, что произошло, постоял с минуту, и тихою рысью поехал вслед за нею. Он не видел её, только приостанавливаясь слышал, что сухие ветви трещат под копытами.

Вот, наконец, мелькнула она. Тихо едет, и голову понурила. Лошадь идёт с каким-то недоумением: она не привыкла ходить шагом по такой дороге.

И вот они опять рядом, и оба молчат.

— У вас подпруга расстегнулась, — сказал он.

— Да, я чувствую, что сижу на боку, — ответила она.

— Надо подтянуть, — сказал он.

— Надо, — ответила она.

Он привязал свою лошадь и подошёл к ней. Она высвободила ногу из стремени и сняла другую с луки. Он протянул к ней руки.

— Как вам не стыдно доводить меня до этого, — сказала она, всё ещё сидя на лошади. — До чего я дошла, мне самой себя стыдно… Гадкий!..

Он взял её крепко за талию, она всем корпусом подалась вперёд, и вдруг — для удобства, должно быть — охватила его шею руками…

Так он и снял её с лошади.

Святочные огни (Рождественская сказка)

I

И лампа, и печка так ярко горели. Он сидел в своих креслах и читал. Он читал порывисто, нервно и жадно. Ему так нравилось чтение: порою он радостно улыбался.