Семнадцатая

— И с дефинициями у нас тоже беда. Что такое «плохо», например? С чем его отождествить, как измерить? Можно ли так запросто редуцировать человеческую душу — пусть даже столь хилую и невзрачную, как у меня? Ты все-таки не со светофором имеешь дело…

— Дима, какого лешего тут происходит? О чем ты?

— Извини, родная! Светофоры — это такие штуковины, которые встречаются на перекрестках. Ты можешь заметить их с заднего сиденья авто, если как-нибудь отвлечешься от телефона и выглянешь в окошко…

— Сейчас кое-кто пяткой в лоб схлопочет… Я в курсе, что такое светофор. Это единственное, что я поняла в твоем трепе.

— Тогда от него и будем двигаться, — честно говоря, я уже стыдился своей новой попытки уклониться от откровенного разговора с сестрой, но все еще не представлял, как именно должна выглядеть моя откровенность. — У светофора всего три сигнала. Сделайся он вдруг разумным существом, с их помощью он сумел бы, вероятно, извещать нас о своем состоянии. Ну, например: красный — «мне плохо», желтый — «я в норме», зеленый — «как же я счастлив». Три цвета — три состояния. Для светофора, возможно, достаточно, а для меня — маловато. Видишь ли, мне никогда не бывает однозначно плохо или исключительно хорошо. Это оттого, наверное, что я не полностью светофор, а хоть немножечко, но человек…

— Я тебе скажу, кто ты, — торжественно посулила Алена. — Ни хрена ты не человек, Димочка, ты — алкоголик! У кого еще в сортире можно найти полпузыря, и притом в таком знаменательном месте? Только у конченого алкаша.

— Это в каком же месте? — осведомился я с неподдельным любопытством.

— Да он прямо в биде у тебя стоит, ушлепок! Ты, поди, и льда туда же подсыпаешь для пущей роскоши?

— Про лед сейчас обидно было, — расстроился я. — Совсем на меня не похоже…

— И правильно, — подхватила сестра. — Много чести для такого пойла. Жуткий шмурдяк, я нарочно проверила. Отрава! Бухло как сверхидея — годится только для одного: нарезаться в дымину и отрубиться… Ну, что за херня с тобой творится, котенок? Давно ты синьку глушить начал? И как еще глушить, твою налево! Сидя на толчке! Из горла! В одиночку!

Ну, как я и предполагал… Долго же она держала свои наблюдения при себе, прежде чем обрушить на мою голову парочку нравоучительных молний. Мне чрезвычайно не понравилась эта пауза. Сестре не следовало превращаться в меня, обрастать моей черствой непроницаемой раковиной, не столько защищавшей от вреда снаружи, сколько не позволявшей чужому глазу различать его воздействие на рыхлое тельце внутри. Только не Алена! Без ее непосредственной реакции на все, что совершалось в этом мире, я терял большинство своих ориентиров, подсказывающих, как нужно или как не нужно относиться к окружающим нас вещам, но, главное, постоянно напоминающих о том, что ко всем этим вещам положено как-то относиться.

— Во-первых, не сидя на толчке, — с достоинством поправил я, — а культурно отдыхая в ванной. А во-вторых… Впрочем, никакого «во-вторых», пожалуй, уже не будет — все остальное подлинная правда… Но, заметим, это было вчера. Особый случай. Воистину не самый приятный вечер в моей биографии.

— Впервые слышу! — отчитала меня Алена. — Почему я опять ничего не знаю? Раньше ты рассказывал мне о любом дерьме, что случилось с тобой за день, а теперь я сама чуть не клещами вытягиваю из тебя то, о чем должна узнавать за первой же сигаретой. Зачем тебе сестра, если не за этим? А мне кем прикажешь себя чувствовать, когда родной брат даже пошептаться со мной ни о чем не хочет, не говоря уже о том, чтобы посоветоваться? Мурзилкой бесполезной… Ну, что там у тебя стряслось вчера, выкладывай… Дима, ты кожу с меня снять пытаешься? Нормально уже все, завязывай с этим копытом…

— Мне лучше знать, когда завязывать, — солидно возразил я. — Над косточкой еще немного пройдусь… А что касается вчерашнего… И смех и грех. А смешнее всего то, что как раз по части греха дельце у меня и не выгорело. Нацелился закадрить девчонку в клубе, но все пошло через задницу… Пардон, прозвучало как каламбур… В общем, все пошло наперекосяк — так будет точнее.

— Ну, наконец! Заговорила Валаамова ослица! Вот теперь, Димочка, становится интересно, — сестренка оживилась, заерзала в кресле и насильно отобрала у меня свою правую ногу, однако тут же возместила ущерб, милосердно протянув мне левую. — Рассказывай! Все по порядку. И со всеми подробностями!