Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

— Монсеньер, — сказал он,— мы пришли, чтобы просить у вас прощения за дерзкое поведение народа, который кричит, что желает смерти вашего врага и — более того — что, в случае если нас постигнет тяжелая утрата, он желал бы, чтобы вы стали регентом; да, народ всегда свободно выражает свои мысли; и на этот раз собралась такая толпа, что, несмотря на все усилия, мы не могли ее сдержать; то был крик, исходивший из самого сердца; то был порыв любви, его не в силах подавить холодный разум, и он вышел за пределы допустимого.

— Но, в конце концов, что же произошло? — спросил Гастон, немного успокоившись.— Что они делали там целых четыре часа?

— Как господин Фонтрай уже имел честь доложить вам,— холодно продолжал Монтрезор,— их любовь настолько превзошла все правила и границы, что увлекла и нас самих; мы почувствовали то воодушевление, которое всегда загорается в наших сердцах при одном имени вашего высочества, а это толкнуло нас на такие действия, о которых мы заранее не думали.

— Но что же наконец вы сделали? — настаивал принц.

— События, о которых господин де Монтрезор имел честь говорить вам,— подхватил Фонтрай,— это именно те события, которые я предсказывал здесь не далее как вчера вечером, когда имел честь беседовать с вами.

— Не в этом суть,— прервал его Гастон,— но не можете же вы утверждать, что я что-либо приказал или одобрил; я решительно ни во что не вмешиваюсь, я ничего не смыслю в государственных делах…

— Конечно, ваше высочество не отдавали никаких распоряжений, — продолжал Фонтрай,— но ваше высочество разрешили доложить вам, что, по моим предположениям, часа в два ночи произойдет волнение, и я имел основание надеяться, что вы в душе не будете так сильно этим удивлены.

Князь стал понемногу успокаиваться; он понял, что запугать заговорщиков не удается; к тому же весь их вид, да и его собственная совесть напоминали ему о том, что накануне он дал согласие на мятеж; он сел на кровать. скрестил на груди руки и, смотря на них, как судья, снова внушительно повторил вопрос:

— Но, в конце концов, что же вы сделали?

— Да почти ничего, ваше высочество, — ответил Фонтрай,— мы случайно встретили в толпе кое-кого из друзей, они ссорились с кучером господина де Шавиньи, который на них наехал; за этим последовало несколько непочтительных слов, несколько резковатых движений, несколько царапин, что и вынудило ехавших повернуть назад,— вот и все.

Вот и все,— повторил Монтрезор.

— Как это «все»? — в волнении вскричал Гастон, бегая по комнате.— По-вашему, это пустяк — остановить карету друга кардинала-герцога? Я не терплю сцен, как я уже сказал; я не питаю ненависти к кардиналу; это великий политик, что и говорить — великий; вы страшно компрометируете меня; все знают, что Монтрезор мой приближенный; если его там видели, начнутся толки, что это я послал его…

— Мне случайно подвернулось платье простолюдина, и ваше высочество может видеть его у меня под плащом,— я воспользовался им именно по этим соображениям.

Гастон вздохнул.

— Вы уверены, что вас не узнали? — спросил он. Вы же понимаете, друг мой, как это было бы прискорбно… согласитесь сами.

— Вполне уверен,— воскликнул дворянин,— ручаюсь головой и райским блаженством, что никто не разглядел меня и никто не назвал по имени!

— Хорошо,— спокойнее и, пожалуй, даже с некоторым удовлетворением сказал Гастон и вновь присел на кровать,— расскажите же мне, что такое там произошло.

Рассказывать стал Фонтрай; легко догадаться, что, но его словам, огромную роль во всем сыграл народ, а приближенные князя — никакой. Перейдя к подробностям, он в заключение добавил:

— Можно было наблюдать даже из окон вашего высочества, как почтенные матери семейств, доведенные до, отчаяния, бросали своих младенцев в реку, проклиная при этом Ришелье.

— Ах, какой ужас! — воскликнул князь в негодовании или притворяясь, что негодует и верит этим преувеличениям.— Неужели правда, что его все так ненавидят? Приходится, однако, согласиться, что он этого заслуживает! Вот до чего его тщеславие и скупость довели славных парижан, которых я так люблю!

— Да, ваше высочество,— продолжал рассказчик,— и не только Париж — вся Франция вместе с нами умоляет вас освободить ее от тирана; все подготовлено; достаточно одного жеста вашей царственной особы, чтобы уничтожить пигмея, который намеревался унизить королевский дом.

— Увы! Бог мне свидетель — я прощаю ему это оскорбление,— возразил Гастон, возведя взор к небесам,— но я не могу равнодушно слышать вопли народа; да, я приду ему на помощь!…

— О! Мы припадаем к вашим стопам! — воскликнул Монтрезор, низко кланяясь.

— То есть…— продолжал князь, отступая,— в такой мере, чтобы это не повредило моему достоинству и чтобы имя мое нигде не упоминалось.

— Но как раз ваше имя нам и желанно! — воскликнул Фонтрай, почувствовав себя немного свободнее.— Уже набралось, ваше высочество, несколько человек, готовых смело поставить свое имя вслед за вашим; я тут же назову их вам, если угодно.