— Прошу прощения, дорогой де Ту, что спозаранку отрываю вас от занятий; это удивительно, не так ли, со стороны подагрика? Да, время идет, два года назад я не хромал, напротив, отправляясь в Италию, я был весьма прыток; правда, страх придает резвость ногам.— С этими словами он сел у окна и, подозвав к себе де Ту, продолжал шепотом: — Должен вам сказать, мой друг, ведь от вас у них нет секретов, что я обручил их две недели тому назад,— впрочем, они, конечно, сообщили вам об этом.
— В самом деле? — воскликнул несчастный де Ту, чувствуя, что находится между Сциллой и Харибдой.
— Полноте, не притворяйтесь удивленными! Вы прекрасно знаете, о ком я говорю,— возразил аббат.— Но скажу вам, положа руку на сердце, я был слишком снисходителен к ним, хотя эти дети поистине трогательны в своей любви. Я больше опасаюсь за него, чем за нее; сдается мне, он делает глупости, доказательством тому — утренний мятеж. Об этом нам и следовало бы побеседовать.
— Но, клянусь богом, я не знаю, кого вы имеете в виду,— с глубочайшей серьезностью проговорил де Ту.— Кто делает глупости?
— Полноте, голубчик, что вам за охота скрытничать со мной? Это оскорбительно,— сказал старик, начиная сердиться.
— Право же, я не скрытничаю! Но, скажите, кого вы обручили?
— Вы опять за свое! Как вам не стыдно, сударь!
— О каком утреннем мятеже вы говорите?
— Вы положительно издеваетесь надо мной. Я ухожу,— заявил аббат, вставая.
— Клянусь вам, я ни слова не понимаю из всего, что мне сегодня говорят. Вы имеете в виду господина де Сен-Мара?
— Наконец-то, сударь! Уж не принимаете ли вы меня за кардиналиста! В таком случае, прощайте! — сказал аббат Кийе гневно.
Он схватил палку и, прихрамывая, поспешно вышел, не слушая де Ту; тот бежал за ним следом до самой кареты и пытался умилостивить, но тщетно, так как не смел назвать своего друга на лестнице, перед слугами, а следовательно, не мог объясниться. Он с горечью увидел, что аббат уезжает, все еще кипя гневом, и крикнул ему вдогонку: «До завтра!» — на что старик даже не ответил.
И все же де Ту не без пользы для себя спустился по лестнице; он увидел отвратительные толпища, возвращавшиеся из Лувра, и понял все значение утренних событий; он услышал грубые голоса, кричавшие с торжеством:
— А королева-то все же показалась! Да здравствует добрый герцог Буйонский! Он едет сюда, во главе ста тысяч солдат. Они плывут по Сене, на плотах. Старый кардинал Ларошель издох! Да здравствует король! Да здравствует господин де Сен-Мар!
Крики стали еще громче, когда перед домом советника остановилась карета, запряженная четверкой лошадей, с лакеями в придворных ливреях. Де Ту узнал выезд Сен-Мара и увидел Амброзио, раздвигавшего широкие занавески, обычные для карет того времени. Толпа окружила экипаж, отгородив его от подъезда, и Сен-Мару стоило немало труда спрыгнуть с подножки и избавиться от рыночных торговок, во что бы то ни стало желавших его поцеловать.
— Вот и ты, дружок! Приехал, сердечко мое! — кричали они.— Взгляните, до чего пригож наш ангелочек в этом большом воротнике! Он не чета тому старикашке с седыми усами! Эй, сынок, поднеси-ка нам доброго винца, вроде того, что мы пили утром!
Анри д'Эффиа пожал, краснея, руку своего друга, и тот поспешно захлопнул за собой дверь.
— Благосклонность народная — это чаша, которую волей-неволей приходится испить,— сказал д'Эффиа, входя в дом за ним следом.
— И мнится мне, вы испили ее до дна,— серьезно ответил де Ту.
— Я все вам объясню немного погодя,— в замешательстве проговорил Сен-Мар.— А теперь, если вы любите меня, наденьте парадный костюм, и едемте во дворец: я должен присутствовать при туалете королевы.
— Я обещал слепо следовать за вами,— сказал советник.— Однако так дольше продолжаться не может, клянусь честью…
— Повторяю, возвратившись от королевы, я все подробно объясню вам. Но поторопитесь, скоро десять часов.
— Я еду с вами,— сказал де Ту, вводя его в кабинет, где находились граф дю Люд и Фурнье. И тут же прошел в другие покои.
Глава XVII ТУАЛЕТ КОРОЛЕВЫ
Словно спускаясь в пропасть, мы отправляемся на поиски старинных прерогатив дворянства, уже одиннадцать веков покрытого пылью, кровью и потом.
Монтескье
Карета обер-шталмейстера быстро катила по направлению к Лувру; Сен-Мар опустил занавески и взял своего друга за руку.
— Дорогой де Ту, — взволнованно сказал он, — я храню в сердце своем великие тайны, и, поверьте, их тяжесть гнетет меня; но до сих пор две важные причины вынуждали меня молчать: страх подвергнуть вас опасности и — признаться ли вам? — страх перед вашими советами.
— Вам хорошо известно, однако, что я пренебрегаю первыми, но я полагал, что вы не пренебрегаете вторыми.
— И все же я опасался их и продолжаю опасаться: я не хочу, чтобы меня отговаривали. Молчите, друг мой! Ни слова, заклинаю вас, пока вы не увидите и не услышите того, что должно произойти. Из Лувра я отвезу вас домой и, выслушав, уеду, чтобы продолжить свое дело, ибо решимость моя непоколебима предупреждаю вас; это я сказал и тем господам, которых застал у вас.