Сэндмен Слим

– Никогда бы не подумал.

– Повторюсь: я не уверен, что поступаю правильно. Да, есть еще кое-что, что ты должен знать о нефилимах. Не все из них были убиты штурмовиками Бога. Ваш вид исчез, в основном потому, что вы склонны убивать себя сами. Например, ты – далеко не образец спокойствия и выдержки. Но, думаю, ты сам об этом знаешь.

– Так вот, как ты повредил руку? Те парни, которые пытались запихнуть тебя в машину – они были ангелами?

Кински смеется:

– Нет, мальчик. Небесам я больше не интересен. Те парни были Кисси. Они подыскивали последнего ангела для своей новогодней вечеринки.

Я смотрю на него пристально, пытаясь «читать». Я хочу окончательно и по-настоящему взять над ним верх. Но он – глухая стена.

Кински улыбается, глядя мне в глаза:

– Я знаю, чего ты хочешь. Но ты не сможешь «читать» ангелов, как обычных людей. Даже ангелы не могут «читать» других ангелов. Иначе никогда бы не возникло этой маленькой ссоры с Люцифером.

– А ты меня «читаешь»?

– Конечно.

– О чем я думаю?

– Ты тревожишься, не сумасшедший ли я. Потому что в этом случае я стану еще одним человеком, которому нельзя доверять. И ты боишься, что я говорю правду, так как это будет значить, что тебя нае…али еще до того, как ты сделал первый вдох.

Он угадал.

– Я смогу стать таким же, как ты? Смогу когда-нибудь тебя «прочитать»?

Он пожимает плечами:

– Трудно сказать. С нефилимами всегда и всё трудно. В некоторых больше человеческого, другие – почти ангелы, и им подвластно практически все, что умеют делать ангелы. Но ты узнаешь, что что-то можешь, только после того, как это сделаешь. Больше мне нечего тебе сказать.

– Допустим, я верю в твою историю. Ты не мог бы вылечить меня каким-нибудь коктейлем так же, как лечишь Кэнди? Просто сделать так, чтобы я стал обычным человеком?

– Даже пытаться не буду.

– Почему?

– Ты всегда владел магией, но настоящую силу обрел в Аду. Там ты был диким и не сдерживал себя, как те нефилимы, которые выросли среди людей. Внизу ты стал самим собой и смирился с тем, что умеешь делать – без всех этих неврозов и херни, которой страдают другие.

– А что я умею делать?

– «Воин» – очень хорошее слово, традиционное слово, но это просто вежливый способ назвать тебя прирожденным убийцей. Ты – Сэндмен Слим, монстр, который убивает монстров. И я не собираюсь менять это, накачивая тебя снадобьями.

– Даже если я сам хочу измениться?

– Особенно если ты хочешь измениться. Сколько появилось ангелов той ночью, чтобы спасти мир? Неужели зло в сердце Авилы победила Аэлита с ее маленьким пчелиным роем? Отнюдь. Только чудовище могло пройти между этими силами и победить их всех. Никто другой на это не способен.

– Там было два чудовища, – напоминаю я.

Он кивает:

– Ты прав. Два.

Доставщик пиццы выносит вторую стопку коробок и загружает ее в фургон. Затем садится, сдает назад и выезжает на улицу. На выезде со стоянки он показывает нам средний палец.

– Я чувствую, что в голове у тебя крутится куча всяких мыслей. Не хочешь ими поделиться?

– Если твоя история правдива, то кто-то из моих родителей трахался с ангелом. Интересно, кто?

– А это важно?

– Не очень. Но я хочу знать.

– Твоя мать.

– Я так и думал. Отцу часто приходилось уезжать в командировки. Мама была одинока и красива. Думаю, это кое-что проясняет.

– Как скажешь.

– Отец знал, что я не от него.

– Но он все равно вырастил тебя. Надо отдать ему должное.

– Он хотел меня убить.

– Черт возьми, парень. В какой-то момент все отцы хотят убить сыновей. Точно так же, как все сыновья думают об убийстве своих стариков. Из-за того, что они слишком похожи или, наоборот – не слишком. Не имеет значения. Прекрасно то, что они этого не делают.

– Здесь есть другие нефилимы?

– Мне не докладывают, но насколько я знаю – ты единственный.

– Меня все время беспокоило, не станет ли мне скучно. Внезапно скука начинает выглядеть недостижимой мечтой.

– Попытайся не увлекаться грустными песнями. Вселенная тебя ненавидит. И жалость к себе тут не поможет.

Всякий раз, когда на мою жизнь обрушивался молот, я спрашивал себя: что бы сделал на моем месте отец? Обычно потом я поступал ровно наоборот, но всегда задавал себе этот вопрос. Но теперь я вспоминаю лицо матери вместо отца. И думаю об Элис. И о Кэнди. И об Аллегре, дышащей огнем в лицо Паркеру. И о Видоке, который не был мне отцом, но воспитал гораздо основательней, чем любой мужчина из моей семьи.

Я «выстреливаю» сигаретный окурок в крысу, подкрадывающуюся к паре голубей на стоянке.

– Знаешь, о чем я сейчас думаю?

Кински с минуту молчит:

– О том, что ты хочешь выпить.

– Да, но это слишком просто. Я всегда хочу выпить. Попробуй еще.

– Ты снова сомневаешься, нормальный ли я, и склоняешься к безумию.

Я киваю и делаю несколько шагов в сторону «Мерседеса».

– На самом деле, нет. Я склоняюсь к тому, что мне плевать. Меня тошнит уже от Рая, Ада, ангелов, нефилимов и всего остального. Я точно знал, что я делаю, когда мне никто не говорил о том, кто я есть. Будь падшим архангелом, если хочешь, но оставь меня в покое. Я не хочу становиться частью твоей мыльной оперы. Не хочу быть мифологическим героем.