Сентябрь

— Рубашку можешь оставить. Новую пока не будем вынимать из целлофана, а то испачкаешь. Сними башмаки и эти грязные старые носки. Вот, а теперь…

С ее помощью он натянул новые клетчатые брюки. Изабел застегивала молнии, пуговицы, заправляла подол синей деревенской рубахи и вообще хлопотала так, как будто собирала ребенка в гости. Она опоясала Арчи широким атласным кушаком, нагнулась, завязала шнурки на ботинках, подала бархатную куртку. Он просунул руки в рукава на шелковой подкладке, а она повернула его к себе и сцепила застежки, отделанные золотым шнуром.

— А теперь, — она ладонями пригладила ему волосы, — ступай, поглядись в зеркало.

Отчего-то он чувствовал себя последним дураком. Культя болела, хотелось принять горячую ванну. Но он послушно проковылял к гардеробу Изабел, где в среднюю створку было вставлено большое зеркало. Он не любил разглядывать себя. В своих отражениях он видел насмешку над собой прежним — он стал худым, сивоголовым, в затрапезной поношенной одежде, на этой проклятой алюминиевой ноге.

Даже сейчас, под восхищенным взором Изабел, ему стоило некоторых усилий заставить себя посмотреть в зеркало. Но он посмотрел. И увидел, что выглядит не так уж плохо. Вовсе не плохо. Даже здорово. Узкие длинные брюки, отлично скроенные и отутюженные, имели вид по-военному лихой и шикарный. А чудесный темно-зеленый лоснящийся бархат куртки добавлял в меру старинной джентльменской элегантности и подчеркивал зелень в многокрасочной клетке брюк.

Он еще раз пригладил волосы, теперь уже сам; повернулся одним боком, другим, любуясь своим нарядом. Расстегнул пуговицу, чтобы блеснул черный атлас кушака. Снова застегнул. Встретился взглядом со своим отражением, усмехнулся — надо же, красуется перед зеркалом. Павлин!

Обернулся к жене:

— Что скажешь?

— Потрясающе!

Он протянул к ней руки.

— Леди Балмерино, позвольте пригласить вас на вальс.

Она подошла, он притянул ее вплотную к себе, прижался щекой к ее волосам — так, бывало, они танцевали молодыми в ночных клубах. Сквозь шелк халата он ощущал ее кожу, еще разгоряченную после ванны, изгиб бедра; касание мягкой, не стянутой груди, сладкий запах мыла.

Обняв друг друга, супруги тихонько переступали с ноги на ногу, раскачиваясь под музыку, которую слышали только они одни.

Он спросил:

— У тебя сейчас, в данную минуту, есть какие-нибудь совершенно неотложные дела?

— Как будто бы нет.

— Не надо ни ужин готовить, ни собак кормить, ни дичь ощипывать, ни клумбы полоть?

— Нет.

Он поцеловал ее волосы.

— Тогда идем со мной в постель.

Она замерла. Но рука Арчи продолжала скользить по ее спине. Немного спустя она отстранилась, заглянула ему в лицо. В ее темно-синих глазах блестели непролитые слезы.

— Арчи…

— Пожалуйста.

— Но как же все?

— Все заняты, и мы запрем дверь. Вывесим табличку «Просьба не беспокоить».

— А… твой кошмар?

— Кошмары — это для детей. А мы с тобой уже выросли, и никакие сны не помешают нам любить друг друга.

— Ты переменился, — озадаченно произнесла она. Ее добрый взгляд выражал недоумение. — Что с тобой случилось?

— Пандора купила мне подарок.

— Да нет же, тут что-то другое.

— Я встретил человека, который пожелал меня выслушать. На вершине Криген Даба, где только ветер, и вереск, и птицы, и никто не может войти и помешать. Ну, и я все ему рассказал.

— Про Северную Ирландию?

— Да.

— Все-все?

— Все-все.

— Про мину, и куски человеческих тел, и мертвых ребят?

— Да.

— И про Нийла Мак-Дональда? И про ночные кошмары?

— Да.

— Но ведь ты уже рассказывал это все — мне. Ты говорил со мной. Но это нам не помогло.

— Потому что ты — это часть меня. Тут нужен был посторонний человек, который отнесется объективно. Такого собеседника у меня до сих пор не было. Только родные и друзья детства, люди, которые знают меня всю жизнь. И слишком близки мне.

— Но кошмар останется, Арчи. Кошмары не уходят.

— Может быть, и так. Но теперь он остался без клыков.

— Почему ты так думаешь?

— У моей матери была такая присказка: «Страх постучался в дверь, Вера пошла открывать, а там — никого». Поживем — увидим. Я тебя люблю больше жизни, и это самое важное.

— О, Арчи.

Слезы полились у нее из глаз. Он стер их поцелуями, распустил пояс халата и просунул ладонь под шелк, лаская ее наготу. И стал целовать ее лицо и раскрывшиеся ему навстречу губы…

— Давай попробуем?

— Прямо сейчас?

— Да, прямо сию минуту, как только ты поможешь мне вылезти из этих проклятых штанов.

9

Четверг, 15 сентября

Вирджиния проснулась в пять часов и лежала, ждала, пока рассветет. Сегодня четверг. День рождения Вайолет. Она, как и обещала, позвонила вчера вечером, перед девятичасовыми новостями.

Лотти поместили обратно в Релкиркскую Королевскую клинику, сообщила она Вирджинии. Лотти нисколько не расстроена, приняла это как должное. Расстроена Эди, но ее удалось убедить, что другого выхода нет. И еще Ви позвонила в школу и попросила директора успокоить Генри, передать ему, чтобы он больше не тревожился за свою дорогую Эди. Кошмарная ситуация наконец разрешилась. И Вирджиния может об этом больше не думать.