Сентябрь

Она упрятала пузырек с таблетками на дно кармана своего норкового манто, погасила всюду свет и, аккуратно закрыв за собой дверь, спустилась по лестнице и вошла в гостиную. Здесь повернула главный выключатель, большая люстра, свисавшая с середины потолка, вспыхнула тысячью хрустальных граней. В гостиной камин тоже почти догорел, но было тепло и по-уютному не прибрано. Знакомый выцветший штоф на стенах, увешанных старинными портретами и картинами, которые Пандора знала всю жизнь. Все это было так мило ее сердцу. Вытертые диваны и кресла, разномастные диванные подушки, зеленая бархатная скамеечка для ног, на которой она малюткой сидела, когда папа читал ей перед сном книжку. И рояль. Мама часто играла по вечерам, а Пандора и Арчи пели под музыку старые песни. Шотландские песни. О верности, любви и смерти… почти все ужасно печальные.

Заросшие кручи над Дуном,
Как можете вы зеленеть и цвести?..

Чудесно было бы уметь играть, как мама. Но когда девочку Пандору начали учить музыке, она скоро устала от уроков, заскучала, и добрая мама, как всегда, уступила ей. Вот и не научилась.

Еще один повод для сожаления вдобавок ко всем прочим. Еще одна упущенная радость.

Пандора подошла к роялю, подняла крышку и принялась одним пальцем подбирать мелодию.

Ах, как долго, долго с мая
Ждать исхода декабря.
Станет день короче ночи…

Нет, не так, тут другая нота:

                     …ночи
В середине сентября.

Не Бог весть какое достижение.

Пандора закрыла рояль, вышла в коридор. Зашла в столовую. Здесь тоже не убрано. На столе оставлены чашки из-под кофе, бокалы с недопитым портвейном, смятые салфетки, конфетные обертки, пахнет сигарным дымом. Буфет заставлен бутылками и графинами. Пандора нашла бутылку шампанского, на три четверти полную и закупоренную домашней затычкой до следующего раза. Она взяла свою находку и, пройдя через холл, вышла в парадную дверь.

«Лендровер» Арчи стоял наготове. Пандора забралась в его изношенное, затхлое нутро и уселась за руль. На этой машине она ни разу не ездила, и ушло какое-то время, пока она сообразила, как включается зажигание, переключаются скорости, зажигаются фары. Наконец разобралась. Старый мотор ожил, зачихал, «лендровер» с одними подфарниками выехал со двора.

Пандора повела его мимо темных шпалер рододендронов, через луг и направо в горы. Она ехала очень медленно, осторожно, словно на цыпочках, прощупывая перед собой дорогу тусклыми лучами подфарников. Миновала ферму, потом контору. Дальше — дом Гордона Гиллока. Пандора опасалась, как бы шум проезжающей машины не потревожил собак Гордона, а они, подняв бешеный лай, не разбудили хозяина. Но, слава Богу, обошлось.

Теперь она могла, не страшась, включить фары и прибавить скорость. Дорога изгибалась и вилась, но Пандоре был знаком каждый поворот. Вот ограда от оленей, высокие ворота заперты. Последнее препятствие. Пандора остановила «лендровер», поставила на ручной тормоз, не выключая мотор, и вылезла открыть ворота. Засов проржавел и не поддавался, но, в конце концов, она его все-таки отодвинула, и тяжелые створки ворот разошлись сами собой. Теперь обратно за руль и выехать за ограду, а там вся процедура сначала в обратном порядке — сдвинуть створки ворот и наложить ржавый засов.

Все. Свобода. Теперь она свободна. Больше нечего опасаться. «Лендровер», оседая и переваливаясь из стороны в сторону, полез вверх по неухоженной грунтовке, устремляя к небу лучи фар, а сырой ароматный воздух просачивался сквозь неплотно поднятые стекла и холодил щеки.

Оставшийся за спиной мир уходил назад — все дальше, все мельче, незначительнее. Горы обступили ее, смыкая ряды, обнимая, как ласковые руки. Здесь ее родина. Все эти напрасно потраченные годы Пандора носила ее в своем сердце. И вот теперь вернулась. Навсегда. Она дома, на своем месте, в этой черной ночи, теплой, надежной, уютной, как материнское чрево.

«Вы — мое материнское чрево, — говорила она холмам, — и в материнское чрево я возвращаюсь». Она принялась петь:

Заросшие кручи над Дуном,
Как можете вы зеленеть и цвести?..

Ее тонкий, словно надтреснутый голосок звучал фальшиво и жалобно, как одинокий крик кроншнепа в горах. Нет, это пошло. Что-нибудь повеселее.

Черный кот пописал белому в глаза,
Белый кот обиделся и завыл истошно.
— Простите, сэр, ежели попало вам в глаза.
Это я, ей-богу, не нарочно.

Прошло еще какое-то время, прежде чем она достигла озера, но время не имело значения, потому что теперь не к спеху, можно никуда не рваться, не суетиться, не беспокоиться. Все предусмотрено, ничто не забыто. Выступали из темноты и уплывали назад знакомые ориентиры. Речка Корри, например. Пандора подумала было об Эдмунде, но потом перестала о нем думать.