Сентябрь

— Он был немногословен. Лететь в Лондон с заряженным пистолетом не собирается. Но, по-моему, на душе у него неспокойно, хотя бы потому, что Алекса девушка довольно богатая… ей принадлежит дом на Овингтон-стрит, леди Черитон завещала ей деньги, и, как утверждает Эдмунд, немалые.

— Он подозревает, что молодой человек охотится за ее деньгами?

— Не исключает такой возможности.

— Но ты его видела, что ты о нем думаешь?

— Он мне понравился…

— Однако есть «но»?

— Слишком красив. Светский, обаятельный. Верю ли я в его искренность? Не знаю…

— Только этого не хватало.

— Это лишь мое впечатление. Я могу и ошибаться.

— Что же нам делать?

— А что мы можем сделать? Алексе двадцать один год, она вольна в своих поступках.

Все так, Вайолет и сама это знает. Но Алекса так далеко, в Лондоне…

— Познакомиться бы с ним. Все стало бы намного проще и яснее.

— Совершенно с вами согласна. Кстати, скоро вы с ним и познакомитесь.

Вайолет удивленно поглядела на свою невестку — та улыбалась, ужасно довольная, словно кошечка, наевшаяся сливок.

— Боюсь, я не справилась с материнскими чувствами и встряла в ход событий. Пригласила их обоих к нам на праздник Стейнтонов. Они согласились, приедут на выходные и будут жить в Балнеде.

— Великолепно! — Вайолет от радости готова была расцеловать невестку. — Какая ты умница! Лучше не придумаешь: все произойдет как бы само собой, никто не станет делать из знакомства важного события.

— Именно так я и подумала. Даже Эдмунд одобрил. Но мы должны быть очень тактичны, надо вести себя естественно и непринужденно. Никаких многозначительных взглядов и намеков.

— Ты хочешь сказать, я не должна их спрашивать, собираются ли они пожениться?

Вирджиния кивнула. Вайолет задумалась.

— У меня, кстати, и в мыслях не было. Хоть я и древняя старуха, но соображу, когда надо придержать язык. Ах, молодежь, молодежь! Они создают себе ужасные трудности, когда вот так начинают жить вместе, и все для нас осложняют. Если мы будем уделять молодому человеку слишком много внимания, он испугается — ой, на него оказывают давление, и давай Бог ноги, а Алекса будет страдать. А не будем мы с ним носиться, как с писаной торбой, Алекса подумает, что он нам не понравился, и опять-таки будет страдать.

— Не знаю, может, и не будет. Она стала взрослая. Такая спокойная, уверенная. Прежней Алексы и следов не осталось.

— У меня сердце разрывается при мысли, что моя дорогая девочка будет несчастна. Нет, сохрани Господь!

— Боюсь, уже не в наших силах ее защитить. Их отношения зашли слишком далеко.

— Увы. — Вайолет понимала, что ее как бы предостерегают. Сейчас не время охать и трепыхаться. Если она хочет, чтобы от нее был какой-то толк, то должна сохранять выдержку и здравый смысл. — Ты совершенно права. Нам всем нужно…

Она не договорила. Хлопнула дверь, раздался крик:

— Мамочка!

Вернулся Генри. Вирджиния поставила чашку, вскочила и, забыв об Алексе, бросилась к двери. Но Генри уже влетел в комнату, весь раскрасневшийся от волнения и от быстрого бега в гору.

— Мамочка, дорогая! Ты приехала!

Она протянула к нему руки, и он прыгнул в ее объятия.

8

Суббота, 27 августа

Гости за праздничным столом часто выражали сочувствие Эдмунду по поводу того, что он каждый день, кроме субботы и воскресенья, ездит из Страткроя в Эдинбург и обратно. Шутка ли, ведь поездка ужасно выматывает. Но сочувствовали они напрасно. Этот долгий путь ничуть не тяготил Эдмунда. Он готов был ехать и час, и дольше, лишь бы оказаться дома, в Балнеде, в кругу семьи, и только затянувшийся деловой ужин, необходимость лететь утренним рейсом или снежные заносы на дорогах вынуждали его оставаться в городе и ночевать в квартире на Морей-плейс. К тому же Эдмунд до страсти любил водить машину. Любил свой мощный, надежный автомобиль. Путь по автостраде, пересекающей Четвертую магистраль и вливающейся в Пятую, по которой он ехал до Релкирка, был знаком ему, как линии на собственной ладони. После Релкирка шоссе становилось уже, поневоле приходилось снижать скорость, и все равно дорога занимала у него не больше часа.