Сентябрь

Иван расслышал, но не поверил своему слуху, а продолжал пилить стену глазами. Потом он осознал, медленно и натужно отвернул голову от стены. Точно по наитию, он понял, что Голос донесся откуда-то сверху, и он посмотрел в сторону окна: там оказался человек, в черном, со шляпой. Это был его давний знакомый. Он стоял неподвижно и не оборачивался, а Иван выжидал действия с его стороны, находясь в небольшом потрясении, хоть и видел его раньше. Незнакомец уставился в окно, словно видел ночь первый и последний раз в своей жизни. Словно озарение снисходило на него в этот момент, энергия вселенной подпитывала его, наполняя силами для долгого и тяжкого пути. Но вот он одумался и развернулся на месте; не садился, как до этого, а остался на ногах. Он снял шляпу и положил её на подоконник. Створка окна была приоткрыта; ветерок мягко обдавал его седые, но вполне густые волосы; у него оказалась длинная борода, тоже с проседью, что в предыдущее знакомство заметить ввиду полного отсутствия освещения было весьма затруднительно. Он облокотил свою трость на боковую подпорку стола и глянул на Ивана, который во всё это время не сводил взора с гостя. Это был какой-то особый взгляд, нечто незримое ранее: он отдавал добротой, глаза его любили, испытывали счастье, раздавали его всему окружающему. Они отдавали жизнью; смотрели и пылали, изливали свет в кромешную темноту, наполняли смыслом; в них были любовь и радость, не земная радость от веселья, а что-то высшее и откровенное. Улыбка медленно проступала промеж его бороды, запаздывая за взглядом, но никак не нарушая гармонии чувств.

От этого Иван цепенел и не знал, что предпринимать. Он смотрел в глаза, полные жизни, и сам был счастлив: по какой причине, с чего вдруг от одного лишь взгляда он поймал то далекое счастье – он не знал. Но ни о чем не хотелось гадать в эти секунды; хотелось просто держать это при себе, ощущая его теплоту.

– Почему я опять вижу тебя? – спросил Иван, медленно пытаясь присесть.

– Разве важна причина? Ты пришел к этому. Мы вместе с тобой пришли к этой встрече.

– Да, ты прав, не очень важна, – он помолчал. – Я и не знаю, что сказать тебе, – он сопроводил речь улыбкой и бросил глазами в темный угол. После небольшого размышления он произнес, пристально глянув на собеседника: – Я теперь чувствую что-то внутри, ранее незнакомое мне. Оно наполняет всю душу счастьем и блаженством. Я не хочу потерять его.

– Не потеряешь, оно теперь с тобой, навеки, – человек посмотрел на него, тоже улыбнувшись. – Чистое сердце у тебя, сохрани и его таким, – он медленно подошел и присел на кровать рядом.

– Сохраню, сохраню, – твердил Иван, а слеза медленно спускалась по его щеке.

– Блаженны такие моменты, когда понимаешь, что всё живое наполнено любовью, их надо уметь запомнить, – изрек он и присел на кровать.

Они утихли, один подле другого. Но молчание это было спокойным и не обременяющим. Это был уже не тот незнакомец с нарочито выставленным цинизмом. Сейчас он был добр и открыт душой, он был другой, совершенно другой. «Наверно, только боги могут чередовать насмешливое ханжество с добрым простодушием и быть одинаково искренними и в одном, и в другом», – подумалось Ивану. Человек поднялся с кровати и подошел к окну, видимо, решив снова лицезреть месяц. От его света незнакомец немного прищурился и приоткрыл рот, неторопливо вдыхая свежий воздух.

Над улицей пролетела птица, приземлившаяся на недалеко стоящее дерево и скрывшаяся в его ветках, негромко пару раз прокричав свои птичьи трели.

– Мне вспомнилась одна притча, которую я услышал много лет назад от одного человека. Это притча о дереве, одиноко стоящем на холме. Каждый раз, говорил рассказчик, взбираясь на этот холм, он слышал ропот его, что всё вокруг – зло, все пытаются ему только навредить. Каждый раз оно гневалось и ругалось на солнце и ветер, что они сушат и морозят его, старалось отмахиваться от птиц своими кронами, прикрываться, да сильно-то не укроешься одному на открытом плоскогорье. Так дерево впало в печаль глубокую от бессилия, что гегемония зла вокруг продолжается и никто его не замечает. Однажды, во время грозы, мимо пролетала одинокая птица, еле взмахивая одним крылом. «Птица, быстрее в дупло, там спасись от грозы», – сжалилось дерево над птицей. Птица залетела в дупло и приютилась, а дерево почувствовало впервые любовь и заботу. Не роптало больше дерево на птиц, садящихся на ветви, а каждый раз радовалось, когда они сидели на сучьях. И отныне птицы не отлетают от дерева, а устроили там гнездо и учат летать птенцов. Не было зла больше у него, не было место гневу; он ушел, и не тратилось больше сил на то, чтобы злиться.

– Да, любовь ко всему, – протянул Иван.

– И смирение. Вкупе со смирением любовь возвышает человека до свободы души.

– Да, об этом же и я думаю. Но почему смирение? Своей волей человек стремится к свободе, превозмогая преграды и трудности.