Сентябрь

«Он уйдет отсюда уже другим человеком и никогда не вернется, а я останусь и, несмотря на это, тоже погибну, стану другой, лучше или хуже, наверно, хуже». Анну пугают эти мысли. Она холодеет от страха.

— Дорогая, — зовет ее Виктор, — поторопись! Слышишь, Пеньковский уже уходит…

С лестницы доносился плач, хлопанье дверей, чьи-то тяжелые шаги. Наверху беготня, передвигают чемоданы. Анна стоит и думает о себе, бессознательно стараясь увидеть в зеркале ту незнакомку, какой она станет завтра, даже сегодня, после того как за Виктором захлопнется дверь их квартиры. А потом представляет себе лицо с усиками, с вихром на лбу… Тошнота подступает к сердцу и к горлу.

— О чем ты думаешь? — подбегает к ней Виктор. — Не забудь носки, мыло, полотенце…

— Я иду с тобой, — отвечает Анна.

— Но, дорогая, ты ведь слышала, только мужчин…

Четверть часа спустя они уходят, захватив рюкзаки и портфели, ключи оставляют у дворника. Вблизи город черный, вдали красный. На западе — зарево, на севере — плоские крыши, утыканные трубами; на фоне пожара кажется, будто они вырезаны из черной глянцевитой бумаги. В отдалении грохот, а поблизости — шарканье ног, крики, рыдания.

Они двинулись походным шагом. К общему потоку присоединялись все новые толпы, выходившие из боковых улиц. Анне и Виктору преграждали дорогу небольшие группы: сгибаясь под тяжестью вещей, шли мужчины, женщины вели с собой детей и стариков, из-за этого приходилось идти медленнее, подниматься на тротуар.

— Черт подери! — расстраивался Виктор. — Хуже всего менять темп.

А сам он ускорил шаг, и Анна решила, что он делает это нарочно, желая показать ей, какая она для него обуза, и изо всех сил старалась не отставать. Так они дошли до центра, и здесь закончилось это бессмысленное супружеское состязание: стало слишком тесно.

Толпа с каждой минутой густела. Они едва ползли.

— На мост!

Виктор попытался подтолкнуть Анну. Ничего из этого не вышло: оттуда тянулись воинские обозы.

— Держись, держись! — кричал Виктор, оттиснутый вправо толпой, отступившей перед лошадьми.

Только возле памятника Мицкевичу Залесским кое-как удалось вырваться из давки. Двинулись дальше по Краковскому Предместью. Вскоре и здесь образовался затор.

Они продвигались на шаг и останавливались, уткнувшись в спины тех, кто стоял перед ними, а сзади следующие ряды упирались в их рюкзаки. Толпа замирала на несколько секунд, снова двигалась.

— Боже мой, что будет на мосту! — вздыхал Виктор.

Из боковой улицы выбежали женщины, оравшие:

— Быстрей, быстрей, они уже на Воле!

— Немцы на Воле! — подхватил чей-то звонкий голос.

— Эй вы, двигайтесь!

— На Воле, на Воле, — как огонь по сену, бежал слух, изменял направление, обрастал подробностями и Залесских настиг уже в виде репортажа: в город въехали танки, возле заставы был бой, два танка подожжены, сто идет дальше.

— Враки! — кричал кто-то. — Я как раз еду от заставы, никаких немцев там нет!

Крик этот быстро затих, люди твердили:

— Есть немцы или нет их, все равно там что-то случилось!

Давка продолжалась.

Так они целый час проталкивались до моста Понятовского. Здесь был настоящий ад. Три человеческие реки слились в одну. Толпа застыла на месте, только на середине моста слышались крики, брань, там даже дрались: кто важнее, кого пропустить раньше других. Запоздавшие лимузины ревели во всю мочь. Залесские, подхваченные внезапно пришедшей в движение толпой, очутились возле одной такой машины, в темноте увидели женские лица, припавшие к стеклам, мужчину за рулем, непрерывно сигналившего, собачку, отчаянно лаявшую между чемоданами. Машина гудела, собачка тявкала, женщины что-то кричали, толпа медленно проходила мимо, осыпая их бранью:

— Сановники, сволочи! На лимузинах драпают! Собачки, вазочки! А наши дети тут в давке! Эй, заткните свою трубу, не то… ей-богу… Как сверну башку твоей дворняге!

Одна из женщин, сидевших в машине, испугалась угрозы, схватила собачку и прижала ее мордочку к своей груди. Другая женщина, более решительная, огрызнулась:

— Берегитесь, как бы вас полиция…

— Ха-ха-ха! Полиция! — захохотали в толпе. — Ты видел, какая важная! Тише, ребята, это, верно, жена самого Славоя!

Треск, в воздухе мелькнула палка, стекло в машине разлетелось. Женщины завизжали, более бойкая сразу утихомирилась и вполголоса в чем-то упрекала мужа, сидевшего за рулем.

Залесские подошли к мосту, а сзади вдруг завыли сирены.