Сентябрь

Ров был мелкий, но при падении погасла последняя искорка энергии Анны. Она лежала, неловко подвернув ногу, придавленная тяжестью рюкзака, и, в сущности, была счастлива. Рядом двигались люди, она слышала их тяжелое, прерывистое дыхание, слышала десятка два постоянно повторяющихся слов, которых им хватало для выражения своих чувств: быстрее, хлеба, воды, немцы, береги вещи, к черту все это — и еще кое-что о сановниках, о режиме. Из всех этих слов только одно, «немцы», немного еще волновало Анну. Она пробовала пошевелиться — не удалось. «Виктор заметит, будет меня искать, не простит мне новой задержки, он так нервничает…» И это не подействовало. Она вспомнила его разговоры в дороге. Она для него обуза. Лучше тут остаться.

Потом нахлынули новые мысли, касающиеся уже не только ее и еще более безнадежные. Зачем убегать, зачем мучиться? Немцы, Гитлер — ведь это уже все, нет больше Польши. Какой смысл жить, смотреть, страдать, мучиться — только для того, чтобы быть под Гитлером, до конца… Неизвестно почему ей вспомнился дядюшка Кноте, и мысль о нем окончательно убедила ее: «Он знал, что делает, когда лез под бомбу…»

— Разрешите, графиня! — услышала она низкий, густой голос, чья-то рука ухватила ее за локоть, потом, словно поняв, как Анна слаба, незнакомый человек взял ее обеими руками под мышки, поднял и поставил на ноги. Но ему тотчас пришлось ее поддержать, крепко прижав к себе: колени у нее подогнулись и она едва не рухнула снова на землю, как мешок, который выпустили из рук.

— Вот вам и диалектика! — заметил незнакомец, усаживая Анну на дне рва. Не поняв, что он сказал, Анна поглядела наверх. Незнакомец был высокого роста, темноволосый, хищноватое лицо, густые брови, орлиный нос. С виду ему было под тридцать. Он смотрел на нее без всякого сочувствия, скорее строго.

— Не изволили понять, графиня? Не удивительно, ведь система образования в наших интеллигентско-аристократических сферах изобилует серьезными пробелами. — Он говорил резко, критическим тоном и попутно отстегивал пряжки ее рюкзака. — Я вижу, лежит во рву женская фигура, напоминая срезанный цветок азалии или бегонии, как выразилась бы Мнишек. Вот я и думаю: этот цветок, бегония, попросту говоря, помер, отдал концы. Вот первый тезис. Потом я вижу, что цветок все-таки шевелит ножкой. Э, думаю, может, она так, из кокетства бегонию изображает. Вот и антитезис. Сейчас мы ее разоблачим. Значит, берем за галс и ставим на ножки. И что же мы тогда видим? Мы видим, что цветок действительно срезан, потому что он падает. Но срезан не совсем, как я сперва подумал. Вот и синтез. Вы наконец поняли, графиня? — почти крикнул он.

Анна бессмысленно кивала головой. Эта своеобразная риторика так не вязалась с ее стертыми пятками, шумом в ушах, медленными, золотистыми пчелками, садившимися роем на любой предмет, который попадался ей на глаза. Потом она пролепетала:

— Виктор.

— Вовсе я не Виктор! — воскликнул он. — Я Мусек!

Наверно, у нее было страдальческое выражение лица, потому что он смягчил тон и засуетился.

— Вы имеете в виду не меня, а кого-то из ваших спутников? Извините, я, оказывается, туго соображаю, хотя и не лишен проницательности. Не прошло и трех часов, как я понял, что вы отнюдь не мне так нежно шепчете «Виктор». Поскольку я вижу, графиня, что вам нелегко открывать ваши розовые губки, условимся, как в «Графе Монте-Кристо»: если вы моргнете один раз — это будет означать «да», два раза — «нет». Итак, Виктор — ваш муж?

Она моргнула один раз. Но следующий вопрос возмутил ее, и она обругала его, вдруг снова обретя способность отчетливо выговаривать слова.

— Избавьте меня от своих кабацких манер. Я не знаю, кто вы такой, но не могу себе представить, чтобы порядочный человек при подобных обстоятельствах стал паясничать!

Дело в том, что второй его вопрос был:

— Вы очень любите мужа?

Мусек спокойно перенес нахлобучку, он и бровью не повел и даже подзадоривал Анну:

— Да, да, очень хорошо. При первой же оказии я напишу в «Zeitschrift f"ur Neuropaihologie». В случаях слабости можно вместо возбуждающих солей с отличным результатом применять глупые вопросы. Ну а теперь в состоянии ли вы приспособиться к обстоятельствам, то есть удирать, бежать, драпать?

Она встала, сделала два шага. Он взял рюкзак и портфель, потом поддержал ее за локоть.

Ничего не помогало. Перед глазами летало еще больше пчелок. Анна опустила веки, и тогда голова у нее закружилась, как два года назад, во время какой-то попойки.

— Опишите мне внешность вашего мужа, я попытаюсь его найти.

— Виктор Залесский, адвокат. Высокий, — она взглянула на своего спутника, — то есть среднего роста. Спортивный серый костюм. Рюкзак, кепи. Лицо у него очень загорелое, круглое, глаза голубые, нос… — она снова бросила на него взгляд и тотчас зажмурилась. — Такой здешний…