Сентябрь

— Понимаю, — сказал он вполне серьезно. — Мазовецко-куявский, картошкой. Ну что же, пустяки. При неплохом темпе передвижения на погонный метр этой дороги приходится от одиннадцати и трех четвертей до четырнадцати и тридцати двух сотых Залесских, из них от трех до пяти Викторов. А уж из этих — полтора с носом картошкой. Предположив, что он отдалился не больше чем на два километра, и, применяя мысленно логарифмическую линейку, мы высчитываем, что нужно опросить всего три тысячи Викторов Залесских, не забыли ли они случайно во рву некую азалию или бегонию. Прошу стеречь вещички, я трогаюсь. Пан Твардовский давал сатане худшие поручения.

Он резво зашагал и вскоре смешался с толпой беженцев. Анна слышала звонкий возглас: «Виктор! Виктор!» — пробивавшийся сквозь шарканье ног, скрип детских колясок (с их колес стерлась достаточная в городских условиях порция смазки), крики беженцев, которые искали друг друга в толпе или подгоняли друг друга сообщениями о приближении немцев.

Анна закрыла глаза, чтобы не видеть людей, бросавших в ее сторону — правда, все реже — сочувственные взгляды, в которых отнюдь не чувствовалось желание помочь. Земля, еще не согревшаяся после холодной ночи, тоже, казалось, вибрировала в такт всеобщему движению. Анна явственно ощущала неравномерную, но непрекращавшуюся дрожь. Она не сразу сообразила, что это означает, зато, когда дрожь усилилась и до нее дошли глухие взрывы, вскочила, хотела идти, но, увидев рюкзак, поняла, что не справится с ним.

Теперь она злилась на Мусека за то, что он так долго ищет Виктора. Потом обрадовалась, хорошо, что он ушел, его навязчивые и плоские остроты просто невыносимы… А еще спустя некоторое время ей снова все стало безразлично.

Когда прогремели следующие, уже более отчетливые взрывы со стороны Варшавы, Анна все-таки вскочила, собрала вещи и медленно поплелась вперед, жмуря глаза от назойливого солнца, которое уже выкарабкалось из-за хилых сосновых рощиц и повисло прямо над шоссе.

Сперва она услышала его возглас:

— Ну, видите, вот и чудом спасенная!

Анна вгляделась: Мусек стоял рядом с Виктором, Виктор неприязненно морщился, а Мусек радовался, как отец, наблюдающий первые шаги младенца. Назло ему она пошла быстрее, притворясь, будто для нее это не составляет никакого труда.

Однако Виктор был недоволен:

— Мне пришлось идти назад три километра, целый час пропал…

— Разве ты не видел, что меня нет?

— Ах, знаешь! Я был уверен, что ты идешь. Впрочем, через определенные промежутки времени я тебя окликал…

— Граф думал, что вы убежали вперед, — Мусек поторопился помочь Виктору, — и так спешил нагнать вас, что я едва за ним поспевал!

Анна сердито отвернулась от него. Мусек попытался взять ее рюкзак, у него своих вещей не было, даже шапки. Она не давала. Тогда вмешался Виктор:

— О чем ты думаешь! Пройдешь километр и снова выдохнешься. Раз уж тебе предлагают…

Без вещей ей стало легче. Только примерно в километре от Минска Мазовецкого перед глазами опять замелькали золотые пчелки. Виктор подбадривал ее:

— Ну, еще немножко, в городе отдохнем.

Мусек, однако, поглядел на небо и нахмурился:

— Я думаю, что графиня права. Лучше на лоне природы, чем в такой дыре, как этот городишко!

Вероятно, Виктор уловил в его словах нечто большее, чем только плохую остроту, потому что не стал возражать. Они свернули в первый попавшийся сосняк — там было полно отдыхающих беженцев — и опустились под предпоследней свободной сосной. Тотчас вслед за ними место у последней сосны заняла семья из четырех человек: молодая женщина с ребенком в коляске, молодой мужчина с огромным, килограммов на десять, караваем хлеба, пожилая женщина, тащившая неведомо для чего верхнюю часть швейной машины.

Анна с наслаждением села, скинула туфли и только тогда почувствовала, как горят у нее ступни. Она содрогнулась при мысли, что снова, быть может через полчаса, придется идти. Губы у нее запеклись, она попыталась их облизнуть, но язык, высушенный пылью, не слушался ее. Мусек вдруг встал.

— Я сейчас…

— Зачем ты его привел? — прошипела Анна, едва Мусек отошел. — Какой-то паяц!

— Ну, знаешь! Пришел от твоего имени. Я думал, он твой знакомый!

— Хорошего ты мнения о моих знакомых.

Виктор надулся, напомнил ей о каких-то действительно малоприятных знакомых и, кстати, попрекнул Анну тем, что по ее вине приходится тут торчать:

— Мы уже были бы за Минском!

Затем он позволил себе слегка намекнуть на то, что обращение Умястовского относилось только к мужчинам, словом, супружеская ссора была в самом разгаре, когда появился ее виновник.

— Прошу простить меня за то, что сию благородную форму я наполнил весьма банальным содержанием. — Мусек протянул ей бутылку из-под французского вина.

— Только с виду Chateau d'Iquem, а в действительности скорее «шато де Минск Мазовецкий».

Анна взяла бутылку, не поблагодарив; она пила — захлебываясь, давясь, с перерывами — минут пять.

— Ну и молодчина вы, графиня! — с искренним удивлением заметил он, когда Анна наконец вернула ему почти пустую бутылку.