Сентябрь – это навсегда (сборник)

Он молча шагнул вперед, отстранил Лидочку и, сосредоточившись, выжег тушь, точно так как выжег бы любую другую инородность, появись она, например, в его теле или на коже. Пятно исчезло.

— Вы что — волшебник? — Лидочка крайне удивилась.

— Нет, — засмеялся Алекс. — Все научно объяснимо, как, впрочем, и это. — Он достал из-под полы куртки три небольшие розы в прозрачной хрустящей бумаге и вручил их девушке.

— С точки зрения науки не вполне объяснимо другое, — уже серьезно сказал он, заглядывая в карие глаза Лидочки. — Почему это я зачастил к вам?! Мы такие далекие соседи… Впрочем, я, кажется, догадался. Вы понравились мне. Ваша вера в идеалы и революционный порыв.

— Наконец… — он помедлил, — ваша детская непосредственность и чистота.

Глухая Маркеловна, не понимая, что происходит, шумно вздохнула.

Лидочка зарделась, отступила на шаг от Алекса.

— Вам, наверное, нельзя к нам заходить, — вполголоса сказала она, опасливо поглядывая на дверь с медной табличкой. — На днях приходил военный, расспрашивал о вас. Я объяснила все с материалистических позиций, но он, кажется, не поверил. А это старое чучело Варанов обозвал вас шпионом.

— Не обижайтесь на него, — мягко сказал Алекс. — Он старый и больной человек. У него внутри… много черных пятен, поэтому он злится на весь мир. Я полечу его при случае.

Варанов, который ловил за дверью каждое слово гостя и Лидочки, похолодел: «Полечит!.. Знаю я эти лечения. Удавку на шею, а труп — в реку».

Он попятился на негнущихся ногах к столу, схватил остро заточенную стамеску и приготовился защищать свою непотребную жизнь.

— Жаль, что вы уходите, — нарочито громко заявила на кухне Лидочка. Голосок ее звенел и вздрагивал. — У меня в четверг день рождения, Алекс. Придут две подружки с фабрики. Будет еще тетя… Я хочу, чтобы вы тоже пришли, Алекс! Очень хочу! После пяти. Обещаете?

— Зайду по–соседски. Обязательно, — засмеялся «физкультурник».

«На крыльях прилетит, жди, — сардонически улыбаясь, прошептал Варанов. — Волк тебе сосед».

Он натолкнулся взглядом на бессмысленные глаза совы и шепотом выругался.

В четверг, после работы, Лидочка ворвалась на кухню раскрасневшаяся с мороза, вся в клубах пара. Елена Ивановна, которая по случаю дня рождения племянницы освободилась раньше, как раз готовила винегрет.

— Ой, тетя, какая я счастливая! — воскликнула Лидочка и, не раздеваясь, бросилась Елене Ивановне на шею.

Напевая:

Все выше и выше и выше

стремим мы полет наших птиц… —

Лидочка понюхала винегрет, бросила на ходу в рот кусочек соленого огурца и вдруг застыла, будто налетела на стену.

Дверь черного хода была снята с петель и стояла в стороне рядом с двумя ведрами и мастерком. Черного входа больше не существовало: проем двери был аккуратно замурован красным кирпичом.

— Завтра оштукатурят, — пояснила Елена Ивановна, — Сегодня не успели.

— Алекс! — выдохнула девушка и подбежала к бывшей двери. — Там Алекс, тетя! Наш сосед… Он обещал прийти…

Голос Лидочки прерывали рыдания.

— Что еще за глупость, — возмутилась Елена Ивановна. — Перестань сейчас же.

— Крыса! Чучело! Контра недобитая! — закричала гневно Лидочка, поворачиваясь в сторону комнаты Георгия Петровича. — Я знаю — это он сделал, он!

Девушка брезгливо пнула ногой стол Варанова. Раз, другой.

Проволочный остов волка зашатался, с грохотом и звоном рухнул на пол. Сплетения проволоки несколько раз спружинили, бросая остов в разные стороны, и онемевшей Елене Ивановне на миг показалось: волк ожил и мечется по коммунальной квартире, выбирая себе очередную жертву.

Вы только поверьте

Она записывала слова сокращенно, торопясь поспеть за мыслью. Получалась не рукопись, а какая-то стенограмма, но это ничуть не смущало Надежду Ивановну.

«Потом, все потом, — мельком подумала она, отодвигая ворох исписанных страниц. — Потом все расшифрую, каждое слово на зуб попробую. Сейчас главное — успеть записать…»

Она пососала погасшую папиросу и взяла новую.

Ей давно так легко не работалось. Зимой, в Переделкине, тоже было хорошо, но иначе, совсем по–другому. Там она вставала в шесть, пила крепкий чай без сахара — сытый не писатель, а мученик, — и садилась за письменный стол. Работа обычно начиналась с разглядывания Карты жизни Острогорова. Карту Надежда Ивановна нарисовала еще в мае, когда изучила все, что написал Дмитрий Никанорович и что написали о нем, а свидетельства его современников и документы создали в ее воображении детальную картину жизни гениального ученого — от детских лет и до смерти. Карта, как объясняла она друзьям, показывала продвижение героя во времени и пространстве и помогала ей воспринимать отгоревшую и исчезнувшую жизнь в динамике: то есть, не как слежавшийся пласт прошлого, а как поток событий и превращений. Карта легко вводила ее на «территорию» чужой судьбы и тогда, не часто, правда, происходило волшебство, которое теоретики писательского труда именуют перевоплощением. Свои карты Надежда Ивановна еще называла «географией биографии».