Сентябрь – это навсегда (сборник)

— Ради бога, Надежда Ивановна… Я понимаю щекотливость своего положения. Если я не… временный, то возникает масса трудностей с восстановлением моего статуса человека. Представляете, какая процедура? При мне нет никаких документов, квартира, по–видимому…

— Там музей, — сказала Надежда Ивановна.

— Вот видите. Я — никто. Только «я» — и все.

Писательница вдруг засуетилась, начала убирать с письменного стола бумаги и огрызки цветных карандашей.

— Разве этого мало, Дмитрий Никанорович, — живо возразила она. — Велика беда! Поживите какое-то время у меня. Сын полгода назад получил квартиру, комната пустует. Что за проблемы, Дмитрий Никанорович?!

Острогоров встал с кресла, пересек кабинет.

— Вы позволите? — он заглянул в бумаги Надежды Ивановны. — Я так и знал — новая книга… Если вы и дальше будете писать так хорошо, то вскоре в вашей квартире негде будет повернуться. К вам, Надежда Ивановна, сойдутся все ваши герои.

— Хм, я отвыкла от комплиментов. — Писательница улыбнулась и тут же испуганно охнула: тело Острогорова вдруг вновь заколебалось и как бы потеряло резкость изображения.

— Что с вами, Дмитрий Никанорович?

Академик побледнел, поднял взгляд к потолку, как бы прислушиваясь к своему естеству.

— Все-таки я не стабильный, Надежда Ивановна. Необычная флуктуация пространства и времени… Чудес, увы, не бывает. С минуты на минуту я исчезну.

— Как это не бывает?! — возмутилась старушка. — А то, что мы с вами среди ночи толкуем, — не чудо?! Не паникуйте, Дмитрий Никанорович. Вы же ученый. Подумайте, поищите способ, как вам тут остаться. В смысле — закрепиться.

— Я думаю, — тихо сказал Острогоров. — Как никогда интенсивно. Кое–какие соображения есть, но… Вы очень точно заметили — «закрепиться». По–видимому, меня выталкивает реальность, континуум оперативной, то есть, сиюминутной информации. Факт моего существования не закреплен в сознании людей.

— Что же делать? — Писательница закурила, поспешно и жадно затянулась.

— Ума не приложу. — Острогоров пожал плечами. — Не побегу же я на улицу, чтобы кричать каждому встречному: «Я жив, поверьте в меня!» Да и нет там никого. Ночь, все спят…

— Если только за этим остановка… — усталое лицо Надежды Ивановны осветила улыбка. Она швырнула папиросу в окно, потянулась к телефону. — Сейчас я всю Москву на ноги подниму.

Первому она, по–видимому, позвонила сыну:

— Сереженька, извини — срочное дело. Ни о чем не спрашивай, а слушай и действуй. Передай всем, кому сможешь, известие: «Академик Острогоров жив…» Да, произошло чудо… Все «как» и «почему» — потом. Дорога каждая секунда. Начинай звонить, Сереженька.

Надежда Ивановна набрала новый номер. Через несколько минут разговора она разозлилась:

— …Вы можете хоть раз в жизни поверить так, на слово?! Доказательства потом, Клавдия Степановна… Нет, я абсолютно здорова… Позвоните, пожалуйста, своим знакомым… Что? Плевать! Это даже к лучшему. Пусть думают, что старуха спятила. Главное — сообщить весть об Острогорове как можно большему количеству людей. — Писательница засмеялась. — Да, Клавдия Степановна, мне нужна огромная сплетня. Сейчас! Ночью! Внезапная, как пожар. Позвоните моим врагам. Они подхватят и разнесут.

Академик с восхищением смотрел на разрумянившееся от переживаний лицо Надежды Ивановны, ловил каждое ее слово. Затем, в перерыве между двумя звонками, посоветовал:

— Говорите, что вы участвуете в эксперименте по психологической поддержке. Люди любят научнообразные объяснения.

Они не заметили, как ушла гроза. Небо за окном стремительно светлело.

— Все! — Надежда Ивановна растерянно полистала блокнотик. — Я не думала, что моих друзей осталось так мало. Как вы считаете — этого достаточно для… «закрепления»?

Острогоров пожал плечами.

— Не знаю. Однако мои шансы резко возросли. И вообще… Как бы ни обстояли мои дела с точки зрения физики, но ваше стремление защитить чудо, любой ценой умножить вокруг себя количество добра — это поражает.

Старая писательница пересела в кресло, устало откинулась на спинку. Она представила, как просыпаются сейчас в столице телефоны — встревоженно, насмешливо, недоуменно. А то и со злорадством.

«Пусть, — подумала Надежда Ивановна. — Пусть! Лишь бы поверили… Лишь бы мертвые трубки наполнялись голосами и жизнью… Лишь бы не исчез мой гость».

Острогоров тоже присел.

Он неотрывно смотрел в окно, откуда, будто свет надежды, проливалась заря.

…Я был уже порочным

В двигателе что-то бабахнуло — раз, другой, машина резко сбавила ход, и Николай, проникновенно выругавшись, свернул на обочину.

— Что-нибудь серьезное? — спросил Виктор.

— Сейчас посмотрим.

Они вышли из машины. Николай поднял капот, постоял над мотором в раздумье, затем открыл багажник и стал доставать инструменты.

— Тебе помощь нужна? — Виктор потянулся, разминая затекшую спину. — Может, что держать или подавать?

— Нет, старина. По–моему, зажигание барахлит. А это тонкая работа… Погуляй пока. Если понадобишься, я посигналю.

Виктор кивнул, потому что не любил и не понимал железо — крутящееся, ездящее, летающее, наконец, печатающее его книги.