Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

Григорий не узнал квартиру, точно ключ странным образом открыл дверь в некий параллельный дом. Там, среди тряпок и коробок, в кухне стояла мать, в рваном халате поверх джемпера, и сжимая в руке тряпку, неприязненно смотрела на старшего сына. Кучи барахла повсюду: какие-то железки, коробки, ящики, повсюду лежат куски ткани, бывшие некогда халатами, рубашками, брюками, все однообразно серые. Стопки журналов и газет, пожелтевших от времени. Мать не то, что не любила убираться, но теперь, видимо, делать это стало не для кого. Егор, так и не выписавшийся из квартиры, здесь не появлялся, на его кровати навалено шмотья аж до середины посеревшего ковра. Все покрыто пылью, будто не живет никто, и только вечно разобранная кровать говорит об обратном. К ней ведет тропка, такая же, как в туалет, ванную, кухню.

– Чего пришел-то? – уже мягче спросила она.

– Год назад Егор отдал тебе мои снимки, мои и моей девушки. Я хотел бы забрать их, – мать пожала плечами.

– Думаешь, я помню, где они? Ищи, если найдешь.

– Думаю, ты прекрасно знаешь, где, – не раздумывая, прошел к серванту, начал перебирать содержимое. На материну кровать полетели бумаги, безделушки, коробочки и подшивки.

– Прекрати, что ты творишь, козел! Дай, сама найду. Мне еще убирать, – он хохотнул. – Что еще? Сейчас.

Она открыла сервант пошире, резко дернув дверцу вниз. Тяжко содрогнувшись, та откинулась, превратившись в подобие столика. Первый раз увидел такое, до этого лазил, только приоткрывая.

– Помню, ты под ним в игрушки играл, сколько тебе, года три было, и эта штука поди и откройся сама. Тебя, дурня, спасло то, что махонький был, так бы бошку начисто разнесло.

– Твое б счастье.

– Не хами матери, – произнесла устало. – Сейчас дам. Вот тут где-то.

– Да знаешь, где, – Григорий сунулся следом. – Пользуешься.

Оба замерли. Григорий не выдержал, отодвинул плечом.

Пачка фотографий лежала на нижней полке, как раз так, что заметить и достать ее можно, только распахнув крышку секретера. Ничем не перевязана, просто стопка, на которую пролили какую-то серую дрянь и насыпали железных опилок. Сверху лежал кривой проржавленный гвоздь.

Значит, вот как это выглядит. Григорий сунулся, но тут же отдернул руку, непонятно обо что порезавшись. Обернулся на мать.

– Значит, ничего не жалко. Только мстить. Вытаскивай.

– Козел, что ты мелешь, я…

– Вытаскивай, кому сказал. Иди в ванную, отмывай.

– Да ты… – но встретившись взглядом, замолчала и вытащив пачку прошла по узкой тропке. Григорий втиснулся следом. Запахло плесенью.

Вынув таз с серым бельем, и доски, на которых железный таз лежал в ванной, запустила воду.

– Что мне и мыть?

– А ты что думала. Давай, хоть одно доброе дело сделаешь.

– Не угрожай…

– Кому сказал, мой! – рявкнул так, что сам содрогнулся. Мать открыла воду и наклонясь, регулировала напор. Он не выдержал, отодвинул, врубил на полную мощность. Она пыталась возразить, не слушал, грохот заглушал. Когда ванная заполнилась на четверть, мать бросила туда снимки.

– Что мать заставишь?

– Стирай, – бросил туда одеревеневший кусок мыла. – Чертова бомжиха, мало тебе. Стирай, кому сказал.

От нее всегда плохо пахло, чем-то кислым. Сейчас этот запах топил сознание. Кто-то в детстве назвал ее так, бомжихой. Он избил парня, попал к директору, снова вызвали мать, скандал. Кого он защищал? Она ему на другой день так наваляла.

– Стирай, сволочь! Мало ты мне нагадила.

– Что, руку решил поднять, – резко развернулась. – А не буду, что ударишь, да, ударишь мать? Козел. Фотки ему понадобились. У меня пленка была, можно другие.

– Стирай!

Сцена прокручивалась, сколько себя помнил. В кошмарах, в снах, в грезах, – но только теперь наяву. Сколько думал, задыхаясь от бессильной злобы, жалея и ненавидя, сколько перебирал по кадрам, сколько рассуждал, сколько, сколько…. А вот теперь наяву. И как по затверженному меж уроками алгебры и физики.

С силой развернув, ударил в спину. Мать не удержалась, ухнула, крепко стукнувшись головой об угол ванной, красная полоска прочертила след. Вода все прибавлялась, она забарахталась, забултыхалась, Григорий навалился на спину, не давая голове подняться из воды. Забулькала, вспенивая воду руками, стуча ладонью по стене. Забурлила и обмякла.

Вода прибывала, темная, мутная. Все больше и больше. Он, содрогнувшись, выловил фотографии, сложил как есть, в карман куртки, и вышел. Хлопнул дверью, тут только обернувшись. За стеной только шум воды, водопадный рев. Он подождал лифта, не выдержал, пошел по лестнице. В голове продолжало шуметь. Боль стучала в виски. Странное опустошение, вроде так давно ждал, все расписал, все вычислил. И вот теперь освободился. И ее освободил. Навсегда.

Дороги не помнил. С хрипом, клокотавшим в горле, поднялся по лестнице к своей, уже своей квартире, отпер. На полу лист бумаги. «Спасибо, Гришик, миленький, спасибо. Я приду к тебе, сегодня же приду».

Улыбнувшись левым уголком рта, только он и среагировал, Григорий взял телефон, навертел номер.

– Ир, сегодня не приду. Мне надо остаться, – и не дождавшись ответа, аккуратно положил трубку на рычаги и сел ждать.