Сентиментальный душегуб

– «Тыкву» я вспомнила, она мне еще на выставке «Тринадцать» понравилась.

– А пейзаж ты раньше нигде видеть не могла, он недавно написан, – задумчиво проговорил он.

– Почему тебя удивляет, что я его узнала?

– Так… – он неопределенно махнул рукой.

– Я бы хотела посмотреть остальные твои работы, пойдем еще когда-нибудь в галерею.

– Сейчас остальные дома, то есть в мастерской. Хочешь, я устрою для тебя персональный вернисаж? – улыбнулся он.

– Хочу! – ответила я так поспешно, что сама на себя рассердилась, надо же соблюдать приличия.

– Может быть, завтра? – предложил он. – А то скоро тещу выпишут, некогда будет.

Голос его звучал спокойно и деловито, что меня несколько отрезвило. Видно, он и правда собирается показывать мне картины. Что ж, в конечном счете я была не против посмотреть его работы, чтобы узнать его поближе.

На следующий день, в субботу, я была взвинчена с самого утра. Все валилось из рук, я отшлепала таксу, правда за дело, накричала на зятя и выпроводила его гулять с ребенком и собакой. После того как в доме установилась относительная тишина, я опять взялась за туалеты. Вывалив все из шкафа на диван и на пол, я совершенно зарылась в этой куче, сама не зная, что собираюсь искать.

– Мам, что с тобой происходит? – Лизавета стояла в дверях, подбоченясь, потом заметила у меня в руках лифчик.

– Ого, уже и до этого у вас дошло?

– Отвяжись! – огрызнулась я, потом помотала головой и очухалась.

Действительно, что со мной происходит, что мне, семнадцать лет, что ли? Это от одиночества, надо смотреть фактам в лицо.

– Мам, ты что, сегодня вечером уходишь? – протянула Лизавета.

– Именно ухожу, и надолго, – злорадно ответила я, – и вообще, прошли те времена, когда я, как Золушка, сидела дома. Теперь я собираюсь развлекаться.

– Значит, на день рождения мы с Валериком сегодня не пойдем, – скорбно заметила дочь.

– Правильно понимаешь. Лизавета, должна же у твоей матери быть личная жизнь!

– Ладно уж, давай я тебе хоть приличный макияж сделаю, – смягчилась Лизавета.

Она вообще очень хорошо делает макияж и причесывает. Видно, сказываются годы, проведенные ею у зеркала. Поработав надо мной минут сорок, Лизавета удовлетворенно оглядела творение рук своих и сказала, что теперь меня не стыдно выпустить в люди. Я была полностью с ней согласна.

Мы встретились в городе и пошли не спеша к дому, где жил Володя. Он сказал, что здесь находится мастерская, там он и живет, а прописан у тещи. Где прописана жена и вообще где она находится, я не стала уточнять, хоть и было интересно, что же у них за отношения, раз дочь даже не навещает больную мать.

На улице к вечеру подморозило, было скользко. Мы подошли к дому, и я поняла, почему тот Володин пейзаж с двориком показался мне таким родным, ведь вот он стоит, тот брандмауэр, и деревце еле торчит из сугроба.

В этом самом доме я жила в детстве с родителями до семи лет, а потом нам дали квартиру в новостройках. Мы вошли в знакомый подъезд, поднялись на самый верхний шестой этаж. Дверь нашей бывшей квартиры, на третьем, была другая, железная, с добротным замком. Как видно, коммуналку давно уже расселили. Зато наверху все было как прежде. Пахло кошками, дверь хоть и старая, дубовая, но вся облупленная. В этой квартире раньше жила моя подружка Танька Морозова со своей матерью и бабкой. Интересно, где она сейчас?

Я с любопытством оглядывалась по сторонам, решив пока не говорить Володе, что уже бывала в этой квартире. Раньше тут были две большие комнаты, я точно помнила. В одной жила семья Морозовых, а в другой тихий пьяница дядя Леша Ситников. Дверь в бывшую дяди-Лешину комнату была закрыта.

– Там такой беспорядок, – сказал Володя смущенно, – хлам всякий навален, я живу и работаю здесь.

В той комнате вдоль стен были расставлены и развешаны картины. Действительно, получился вернисаж! Я стояла в центре и крутила головой. Мне они все нравились. И городские пейзажи, преимущественно старые дворы, никаких памятных общепринятых мест, до такого Володя не опускался. Из памятников он позволил себе написать только Новую Голландию – еще Петром построенные речные склады и огромные ворота из потрескавшегося камня на заросшем травой острове на Фонтанке.

Еще там был огромный букет в простой глиняной вазе – ноготки, ромашки, разноцветные астры. Я подумала, что букет Володя писал не в мастерской – цветы явно выглядели только что сорванными и какими-то деревенскими. Так и есть, на желто-белом фоне сзади я уловила трещины, это была старая давно не беленная печь. Интересно, это его собственная дача или он гостил у друзей?

– Ну, – он смотрел на меня с улыбкой, – какая же тебе нравится больше всех?

– Сирень, – не колеблясь ответила я.

Там была такая картина странной формы, узкий длинный прямоугольник, положенный набок, и на ней, на темно-синем фоне была нарисована лиловая сирень – не кусты, не букет, а просто ветки с пышными цветами. И опять, картина совершенно не казалась мрачной.