В новой своей должности заскучавший должно быть от праздной жизни Север проявил себя наилучшим образом. Как пишет Элий Спартиан: «За свою строгость, внимательность и бескорыстие он стал любим галлами больше, чем кто бы то ни было другой».15 Любопытно, что Луций являл собой образец толкового, успешного и, главное, чуждого коррупции наместника в то время, когда, если доверять Диону Кассию (а не доверять особых оснований нет!), при новом префекте претория Клеандре всеобщая продажность в столице просто зашкаливала! Получается, безобразия, творившиеся на Палатине, вовсе не обязательно сказывались на жизни провинций. Конечно, среди проконсулов, пропреторов, легатов попадались очень разные люди, но, думается, дельных руководителей среди них было немало. Почему бы и не большинство?
Находясь в Лугдуне, овдовевший Север сочетался вторым браком. Его женой стала Юлия Домна. Та самая дочь жреца Ваала в Апамее, с которой он мог познакомиться во время своей поездки в Сирию. В поисках новой спутницы жизни Луций тщательно изучал гороскопы самых разных возможных невест. Не стоит иронизировать над этим, поскольку астрология не утратила популярности и среди людей XXI века… Каким-то образом Северу стал известен и гороскоп Юлии Домны, гласивший, что ей предстоит соединить свою судьбу с царём… Неудивительно, что Луций, помнивший предсказание, сделанное ему в Апамее, пригласил Юлию в Лугдун, где они сочетались браком в 184 году. У супругов родился первенец 4 апреля 188 года, получивший при рождении имя Луций Септимий Бассиан, а ещё через год родился второй сын – Публий Септимий Гета.
Пребывание в Галлии ознаменовалось для Севера не только деятельным и достойным исполнением своих служебных обязанностей, не только обустройством своей семейной жизни, но и участием в подавлении восстания некоего Матерна, причинившего немало беспокойства и проблем римским властям. Кто же он такой, и что привело к мятежным событиям в Галлии?
Согласно сообщению Геродиана: «Был некий Матерн, прежде воин, осмелившийся на многие ужасные поступки, покинувший ряды войска и уговоривший других бежать вместе с ним от тех же обязанностей; собрав в короткое время большую шайку злодеев, он сначала разбойничал, делая набеги на деревни и поля, завладев же множеством денег, он с помощью щедрых обещаний даров и участия в дележе добычи собрал большее число злодеев, так что их оценивали уже не как разбойников, а как военных преступников. Они нападали уже на крупнейшие города и, насильно взламывая имевшиеся в них тюрьмы, освобождая от оков и выпуская заключённых по любым обвинениям, обещая им безнаказанность, своими благодеяниями привлекали их к своему союзу. Опустошая всю страну кельтов и иберов, вторгаясь в крупнейшие города, частично сжигая их, прочее же подвергая разграблению, они уходили. Когда об этом было сообщено Коммоду, он рассылает наместникам провинций послания, преисполненные гнева и угроз, обвиняя их в беспечности, и приказывает им собрать против тех войско. Те, узнав, что против них стягиваются силы, удалились из тех местностей, которые они опустошали, и тайком самыми скорыми и недоступными путями небольшими группами начали проникать в Италию; Матерн стал уже задумываться об императорской власти и более великих делах. Вследствие того, что в прежних его начинаниях удача превзошла все ожидания, он счёл необходимым, совершив нечто великое, добиться успеха или, раз уже он подвергся опасности, погибнуть не незаметно и не без славы. Полагая, что сила у него не столь большая, чтобы в столкновении при равных условиях и при открытом нападении устоять против Коммода (он принимал в расчёт, что масса римского народа ещё продолжает быть преданной Коммоду, а также преданность окружавших его телохранителей), он надеялся одолеть его с помощью хитрости и ума. И он придумывает следующее. В начале весны каждого года, в определённый день римляне совершают шествие в честь матери богов, и все имеющиеся у кого бы то ни было драгоценные вещи и императорские сокровища, всё, что замечательно благодаря материалу или искусству, проносится в шествии впереди богини. Всем предоставляется неограниченная возможность всяких шуток, и каждый принимает вид, какой хочет; нет столь большого и высокого звания, облекшись в одежды которого, всякий желающий не мог бы шутить и скрывать истину, так что нелегко различить подлинного и представляемого.