Серая мать

– Да, здесь была та старуха, – подхватила Олеся. – Противная, в желтом берете. Как она вышла из дома? А еще эти… птицеящеры! – Ее вдруг прорвало, и она продолжала говорить, не дожидаясь ответов от Толеньки – Большие, черные, как птеродактили! И еще какая-то… не знаю… лошадь? Я видела ее утром! А время? А электричество? Вода?

Продолжая шуршать ладонями, Толенька снова стал кружить по комнате, глядя в пол.

– Днем можно выйти, днем будет ясно, – бормотал он. – Вы уже здесь, прямо вот здесь, и завтра… – Он смолк на пару секунд и сместил взгляд в сторону, словно прислушиваясь к чему-то, а потом вдруг надрывно выкрикнул: – Толенька устал! Толенька очень устал от вас! Кричите, спрашиваете… – Узловатые пальцы с загнутыми желтыми ногтями обхватили голову, и он болванчиком закачался вперед-назад. – Хватит! Всем надо спать! Всем! А после – уходите! Наступит день, и уходите к себе! Дайте Толеньке поспать! Дайте Толеньке отдохнуть! Потом Толенька сам к вам придет, сам!

Резко развернувшись, он нырнул в темный зев коридора и скрылся во мраке. Где-то сбоку хлопнула дверь.

4

Плечо и бедро ныли. Куда-то запропастилась подушка, и неудобно вывернутая шея болезненно окаменела. Не в силах больше лежать на боку, Олеся перевернулась на живот. Согнутые колено и рука уперлись в холодную жесткую поверхность.

«Где я?»

Мутный спросонья взгляд обшаривал незнакомую обстановку.

Немытый исцарапанный пол. Клочья пыли и высохшие разводы грязи. Какие-то мелкие ошметки, напоминающие обрывки бумаги. Прямо напротив – ножки стула и тонкие ноги в розовых тапочках с помпонами. Выше – разошедшиеся полы стеганого халата, кружевной подол белой сорочки. Алла Егоровна. Прилегла на стол, спрятав лицо в колодце скрещенных рук. Только худенькие плечи мерно вздымаются и опадают во сне.

В окне позади нее сквозь полуистлевшую тонкую ткань просвечивало пасмурное небо. Едва различимый геометрический узор на шторах расставил все по своим местам. Не было ни подушки, ни постели вообще. Олеся лежала на полу в двадцать четвертой квартире – там, где отключилась вчера, измотанная событиями безумной ночи.

Подобрав под себя руки, она попробовала сесть. Затекшее тело ворочалось с трудом и стреляло болью то тут, то там. В приглушенном свете нового дня тихая, обросшая пылью комната казалась Олесе похожей на склеп. А себя она ощущала ожившей мумией, чьи мертвые конечности выворачивались и двигались под действием какого-то проклятия.

Хотелось снова отключиться и не просыпаться еще долго-долго, не видеть и не помнить ничего, но Олеся знала, что это невозможно. Она здесь, в этом месте, и вряд ли в ближайшее время что-то изменится.

«Изменится ли вообще?»

Думать об этом было невыносимо.

Поблизости кто-то натужно захрапел. Олеся протерла глаза, прогоняя остатки сонливости. Храп повторился, превратившись в тихое похрюкивание. Это был Хлопочкин. Он спал сидя, примостившись в углу комнаты и широко раскинув ноги в съехавших тапках. Его лысеющая голова была запрокинута назад, и из приоткрытого рта вылетали хрюкающие звуки.

Рядом вдоль пустой стены со светлым пятном на месте какого-то отсутствующего теперь предмета мебели вытянулся голый хребет напольного светильника: ни абажура, ни подставки, только цоколь с осколками лампочки и пенек на месте срезанного шнура. Все – серое, пыльное, ветхое.

Неужели действительно двадцать лет?

«Невозможно».

«Нет, невозможно».

«Семен прав: еда, вода… Как?»

Остановив взгляд на отвисшем подбородке Хлопочкина и не видя его, Олеся перебирала в уме детали вчерашнего разговора с новым знакомым.

«Нельзя никуда выбраться». «Днем можно выйти, днем будет ясно». Что это значит? Можно выйти или нельзя? В голове крутились десятки вопросов, которые она не задала вчера.

Толенька был напуган. Но чего именно он боялся? Какая беда случится, если эта сущность, Серая Мать, заглядывающая им в головы, узнает, что он говорил о ней?

Вопросы, вопросы, вопросы…

Перед тем как уйти, Толенька сказал, что устал. Выглядел затравленным. Может, его слишком нервировала компания незнакомцев. А если попробовать поговорить с ним с глазу на глаз, спокойно? Возможно, тогда он расскажет больше? Объяснит, что тут на самом деле происходит и как… как можно выбраться.

В то, что выбраться нельзя, Олеся верить отказывалась.

Чтобы подняться на ноги, ей потребовалось не меньше минуты. Ноги все еще болели, голова слегка кружилась. Очень хотелось пить. Кое-как выпрямившись, Олеся уперлась обеими руками в стену. На полу остался съежившийся от холода Семен, лежащий лицом к треснувшему шкафу. До этого они спали спина к спине, подстелив Олесин халат, посеревший от грязи и запятнанный Ангелининой кровью.

Олеся осмотрела себя. Темные разводы отпечатались в двух местах на пижаме, но сейчас кровь уже высохла. Продолжая одной рукой держаться за стену, она наклонилась и накинула край халата на голое плечо Семена.

– Не надо…

Раздавшийся позади голос испугал Олесю, заставил резко обернуться – рывком, до темноты в глазах.

Ангелина Петровна неопрятной горой плоти восседала в затхлом кресле, куда ее пересадили после ухода Толеньки.