Серая мать

Хлопочкин открыл глаза. Взгляд упал на приоткрытую дверь. Похоже, за ней было светлее. Он уверенно выпрямился и прошлепал босыми ногами к выходу из спальни.

Так и есть, в зале горел свет. Жиденький, как от двадцатипятиваттной лампы накаливания. Он-то думал, что такие уже и не выпускают. В самом деле, вечно Алла находит какую-то дрянь!

Жена стояла тут же, перед зеркалом в широкой декоративной раме. Пожелтевший ворот ночнушки съехал с одного плеча, но она не спешила поправлять его – была слишком занята макияжем.

– Вить? – заметив мужа, Алла повернулась к нему. Блеклые старческие глаза смотрели на Виктора Ивановича из-под неестественно черных бровей и ресниц, густо облепленных комками туши. – Не спится?

– Тебе, я смотрю, тоже, – процедил Хлопочкин, окидывая жену взглядом. Ее тонкие ноги, торчащие из-под подола сорочки с порванным кружевом, были обуты в очередные «выходные» туфли на высоком каблуке, которые Аллочка не носила уже лет пять.

Считаешь это нормальным?

– Алла, ты что делаешь? – спросил Виктор Иванович, маскируя растущую злость за вкрадчивыми интонациями.

– Да вот подкраситься немного решила… – Жена вновь повернулась к зеркалу и принялась возить щеточкой с тушью по слипшимся ресницам. – А то что-то совсем бледная…

Это ненормально. Твоя жена – ненормальная. Все к тому и шло. Помнишь, как она жаловалась, что не может спуститься по лестнице?

Разумеется, он помнил. Такое не забудешь, это не шуточки!

А потом?

А потом становилось только хуже. Кажется, он старался не замечать, но…

А соседи? Они замечали?

Хлопочкин снова воззрился на жену: растрепанную, в несвежей сорочке, покачивающуюся на слишком высоких каблуках, с уродливыми черными кляксами на лице. Разумеется, соседи обращали внимание на ее странности. А если они увидят ее такой…

Она только и делает, что позорит тебя.

– Алла, приведи себя в порядок.

Аллочка непонимающе уставилась на него.

– Тебе не нравится?

– Не нравится? – гнев продолжал давить изнутри; Хлопочкин чувствовал себя неисправным паровым котлом. – Не нравится?! – Плохо сваренный шов разошелся, и кипящий пар ударил наружу. – Да ты посмотри на себя, е-мое! На кого ты похожа? Чучело огородное!

Размалеванные глаза Аллочки расширились, но наполнившие их слезы больше не трогали Хлопочкина.

Хватит. Всю жизнь над ней трясся.

Хватит. Всю жизнь над ней трясся, и вот к чему это привело!

Дожила до слабоумия.

– Дожила до слабоумия! – Теперь Виктор Иванович не стеснялся в выражениях.

Ему стоило бы гораздо раньше начать резать правду-матку, и в первую очередь – самому себе! Может, тогда успел бы спохватиться вовремя, отвести ее к врачу…

Помутневший взгляд заскользил по залу, прочь от скорчившейся в беззвучном рыдании Аллочки, и остановился на идеально ровной пирамиде из консервов, выложенной на полке над диваном.

– Что это?

Что-то ведь там было… Что-то другое… То ли фигурки, то ли какие-то книги – Виктор Иванович вспомнить не смог. Тонкий, как пыль, серый песок, присыпавший полку под консервами и спинку дивана, сбивал с толку. Откуда он здесь?

Она и насыпала.

– Что это?! – прикрикнул он на жену, но вместо ответа Аллочка разразилась громкими всхлипами и бросилась к дверям. Виктор Иванович преградил ей путь.

– Успокойся! Прекрати сейчас же!

В интернат ее, и с концами. Чтоб никого не мучила.

– Пусти! – взвизгнула Аллочка сквозь слезы и впервые за все сорок лет совместной жизни ударила его. Тычок сухоньким кулачком пришелся точно в центр груди. Пробудил воспоминания об обезвреженной мине.

Виктор Иванович, разумеется, тоже никогда прежде не поднимал на жену руку. И тем страннее (слаще) показался ему легкий жар на поверхности ладони, отвесившей тяжелую пощечину.

– В интернат сдам! Раз человеческого языка больше не понимаешь!

Прижав руки к щеке, Аллочка все-таки выскользнула из зала, неровно цокая каблуками.

– Дура старая! – рявкнул ей вслед Хлопочкин. В ответ хлопнула дверь и раздался щелчок задвижки.

Забудь о ней. Есть вещи поважнее.

Когда Аллочка скрылась в туалете, Виктор Иванович постепенно успокоился. Его горящий взгляд померк, обратившись куда-то внутрь. Теперь он слушал то, что предназначалось ему одному.

Хлопочкин встал на диван, задрал растянутый низ майки и, как в мешок, сложил в него консервы с полки. Со своей ношей он двинулся обратно в спальню. Внутренний голос подсказывал, что некоторое время придется переждать.

Аллочка, запершаяся в туалете, не издавала ни звука. Свет она не включила, но можно было обойтись и без него. В кромешной тьме она приложила ладонь со скрюченными пальцами к щеке и провела вниз. А потом еще. И еще…

(…)

1

Море белизны. Море черноты.

Олеся проснулась в нигде.