Серая невеста Лиллехейма

Остаток ночи Кнут болтался у самого обрыва. Спуститься не решился: он буквально видел, как внизу, под светом бледной луны, проносятся серебристые бока ветра. Трос мотало из стороны в сторону, словно что-то незримое вцепилось в него. Подняться Кнут тоже не мог. Хищники молчаливыми фигурками продолжали следить за ним с обрыва. Будто коллекция дьявольских собачек, выставленная на полке.

К рассвету Кнут забылся болезненным и тревожным сном. Когда очнулся, обнаружил, что его оставили в покое, а бесновавшийся ветер стих. Ватное тело вообще не понимало, чего от него хочет разум. Это был критический момент тяжелых раздумий: либо выполнить поставленную задачу, либо спуститься и, поджав хвост, вернуться в Мушёэн. И тем обесценить смерти Рудольфа и Эллинга.

Господи, да они бы его на смех подняли! Повезло засранцам – мертвые.

И теперь Кнут пребывал в глубочайшей растерянности, наблюдая собственными глазами иную версию ночных событий. Он с кряхтеньем распластался на камнях и заглянул за край обрыва. Прищурился. Ничего не увидел с такой высоты, но сердце всё равно учащенно застучало. Он не сомневался в том, что рядом с поломанным телом Рудольфа валяются голозадые нападавшие.

– Оборотни. – Кнут облизал пересохшие губы. – Нам по шее надавали оборотни. – Он приглушенно хохотнул и стих, будто боясь, что его безумную догадку могли подслушать.

На всякий случай приготовил пистолет. Теперь эти шавки его не достанут. Только не при свете д… Кнут проморгался и обнаружил, что на смену дневному свету пришли мягкие розоватые сумерки. Виновник псевдозатмения, колоссальное облако, заслонявшее спиралевидным грибом небосвод, поглощало бо́льшую часть солнечных лучей.

Кнут сплюнул, словно это что-то решало, и зашагал вперед. Спустя десять минут натолкнулся на первые металлические флажки, когда-то покрашенные в желтый цвет. Тропа Легкий Шаг без капризов приняла его дрожащие ноги.

А еще через шестнадцать минут Кнут приметил детей.

Разноцветная группка из десяти-пятнадцати несовершеннолетних, с воями и криками, будто похоронная процессия, тащили подростка на импровизированных носилках из курток. Бледный бессознательный паренек, как подсказывала одна чересчур очевидная деталь, не так давно лишился ноги.

Кнут стиснул зубы и захромал к ним.

– Эй! Эй! Дети! Дети! – Он сам не понимал, зачем кричит это. Наконец о себе напомнила холодная армейская жилка. – Не трогайте его и дайте ему пить! Пить, чёрт возьми! Дайте ему пить!

Дети с вытаращенными глазами уставились на него, будто к ним явился проклинающий призрак.

– Вы не из Лиллехейма? – почти что с благоговением спросила девочка-подросток с двумя огненными косичками. Вид пистолета не напугал ее.

– Когда перетянули рану? – спросил Кнут и тяжело плюхнулся рядом с раненым. Скинул рюкзак, выудил на свет божий кейс с аптечкой. Открыл. – Ну же, девочка, скажи мне время!

– Минут двадцать назад.

– Двадцать минут назад, нормально. – Он взглянул на наручные часы и быстро начертил на лбу подростка его же кровью время, когда был наложен жгут. Затем Кнут сделал парнишке инъекцию кровоостанавливающего препарата.

Его за плечо застенчиво потрогала малышка с тем же ярким цветом волос, что и у обладательницы двух огненных косичек.

– Вас вызывают, – произнесла она.

– Кто? – Кнут в первое мгновение не сообразил, о чём шла речь.

– Другие живые люди.

Это фраза произвела магический эффект, потому что все дети без исключения разревелись. Даже подростки.

До Кнута вдруг дошло, что рация, глубоко запрятанная в рюкзаке, надрывается, передавая чей-то приглушенный голос. А еще светлело.

Странное облако разваливалось на десятки мелких и таяло, напоминая остатки грязной снежной лавины, выстелившей небо.

111. Награда Шакальника

Мрак и тишина шахты мало помогали от боли. Рану на плече жгло и будто бы дергало, словно сержант выстрелила в него конфеткой с перцем. Бум, и блюдо «Перченый Микаэль Скоглунн» готово! Но скоро всё закончится. О да, детки, вы были последними. После этого серую невесту ничто не будет держать в Лиллехейме.

– И тогда ты нежно порычишь мне на ушко, подарив карту к своим континентам, детка! – пропел Микаэль. Пульсирующая боль сбивала с ритма, и голос напоминал сипение прохудившейся шины. – Твоя любовь залечит все раны, малышка, но я сделаю новые! Новые раны, чтобы любовь жила вечно, детка! Мы сядем в «кадиллак» и покатим по лунному серпантину туда, где поцелуй убьет тебя, детка!

Он закашлялся, размышляя о том, можно ли на самом деле прикончить кого-нибудь поцелуем. Камень приятно холодил спину, едва не замораживая капельки пота. Темнота давно казалась зеленой от наводнивших ее пятен.

Но ожидание закончилось, как и жизнь Микаэля, больше известного как Шакальник.

По подземному холлу разнеслись тихие, но четко узнаваемые звуки. Так постукивали твердые волчьи мякиши на лапах по каменному полу.

– Дорогая, ты дома! – выкрикнул Микаэль с озорной улыбкой, которая даже в темноте тянула лишь на ухмылку грифа.